Повествование и образ повествователя. С какой целью повествователь предлагает читателю историю

Начнем с анализа эпической речи как более сложной. В ней отчетливо выделяются две речевые стихии: речь героев и повествование. (Повествованием в литературоведении принято называть то, что остается от текста эпического произведения, если из него убрать прямую речь героев). Если речи героев в школьном литературоведении уделяется некоторое внимание (хотя далеко не всегда анализ бывает грамотным и плодотворным), то на речь повествователя, как правило, внимания не обращается, и напрасно, потому что это существеннейшая сторона речевой структуры эпического произведения. Допускаю даже, что большинство читателей привыкли к несколько иной терминологии в этом вопросе: обычно в школьном изучении литературы говорят о речи персонажей и речи автора. Ошибочность такой терминологии сразу становится ясной, если взять произведение с ярко выраженной повествовательной манерой. Вот, например: «Славная бекеша у Ивана Ивановича! Отличнейшая! А какие смушки! Сизые с морозом! Вы нарочно посмотрите сбоку, когда он станет с кем-нибудь говорить: объядение! Господи боже ты мой, отчего у меня нет такой бекеши!» Это начало «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», но неужели это говорит автор, то есть Николай Васильевич Гоголь? И неужели это собственный голос великого писателя мы слышим, когда читаем: «Иван Иванович несколько боязливого характера, у Ивана Никифоровича, напротив того, шаровары в таких широких складках, что в них можно упрятать весь дом с амбарами и строениями» (курсив мой. – А.Е.)? Очевидно, что перед нами не автор, не авторская речь, а какая-то речевая маска, субъект повествования, никак не отождествляющийся с автором – повествователь. Повествователь – это особый художественный образ, точно так же придуманный писателем, как и все остальные образы. Как всякий образ, он представляет собой некоторую художественную условность, принадлежность вторичной, художественной реальности. Именно поэтому и недопустимо отождествление повествователя с автором даже в тех случаях, когда они очень близки: автор – реальный живой человек, а повествователь – созданный им образ. Другое дело, что в некоторых случаях повествователь может выражать авторские мысли, эмоции, симпатии и антипатии, давать оценки, совпадающие с авторскими и т.п. Но так бывает далеко не всегда, и в каждом конкретном случае нужны доказательства близости автора и повествователя; из этого ни в коем случае нельзя исходить как из чего-то само собой разумеющегося.

Образ повествователя – особый образ в структуре произведения. Основное, а зачастую и единственное средство создания этого образа – присущая ему речевая манера, за которой просматривается определенный характер, способ мышления, мировоззрение и т.п. Что мы, например, знаем о повествователе в «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»? Кажется, очень немногое: ведь нам неизвестны его возраст, профессия, социальное положение, внешний облик; он не совершает на протяжении повести ни одного поступка... И все-таки характер перед нами как живой, и это только благодаря чрезвычайно выразительной манере речи, за которой стоит определенная манера мышления. В течение почти всей повести повествователь представляется нам наивным, простодушным провинциальным чудаком, круг интересов которого не выходит за пределы уездного мирка. Но последняя фраза повествователя – «Скучно на этом свете, господа!» – меняет наше представление о нем на прямо противоположное: это горькое замечание заставляет нас предположить, что первоначальные наивность и прекраснодушие были лишь маской умного, ироничного, философски настроенного человека, что это была своего рода игра, предложенная читателю автором, специфический прием, который позволил глубже высветить нелепость и несообразности, «скуку» миргородской, а шире – человеческой жизни. Как мы видим, образ оказался сложным, двуслойным и очень интересным, а ведь создан он был при помощи исключительно речевых средств.

В большинстве случаев даже в большом по объему произведении выдерживается одна повествовательная манера, но это не обязательно должно быть так, и с возможностью незаметного, не заявленного изменения повествовательной манеры по ходу произведения следует всегда считаться. (Заявленная смена повествователей, как, например, в «Герое нашего времени», не представляет такой сложности для анализа.) Хитрость здесь в том, что повествователь вроде бы один и тот же, а на самом деле в разных фрагментах текста он разный по своей речевой манере. Например, в «Мертвых душах» Гоголя основная повествовательная стихия аналогична повествованию в «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» – маска наивности и простодушия скрывает иронию и лукавство, которые иногда прорываются явно в сатирических авторских отступлениях. Но в патетических авторских отступлениях («Счастлив путник...», «Не так ли и ты, Русь...» и др.) повествователь уже не тот – это писатель, трибун, пророк, проповедник, философ, – словом, образ, близкий, почти тождественный личности самого Гоголя. Аналогичная, но еще более сложная и тонкая структура повествования присутствует в романе Булгакова «Мастер и Маргарита». В тех случаях, когда рассказывается о московских пройдохах из Варьете или Массолита, о похождениях шайки Воланда в Москве, повествователь надевает речевую маску московского обывателя, мыслит и говорит в его тоне и духе. В рассказе о Мастере и Маргарите он романтичен и восторжен. В повествовании о «князе тьмы» и в ряде авторских отступлений («Но нет, никаких Караибских морей нет на свете...», «О боги, боги мои, как грустна вечерняя земля!..» и др.) предстает умудренным опытом философом, чье сердце отравлено горечью. В «евангельских» главах повествователь – строгий и точный историк. Такая сложная повествовательная структура соответствует сложности проблематики и идейного мира «Мастера и Маргариты», сложной и в то же время единой личности автора, и понятно, что, не разобравшись в ней, невозможно ни адекватно воспринять особенности художественной формы романа, ни «пробиться» к его непростому содержанию.

Существует несколько форм и типов повествования. Две основные повествовательные формы – это повествование от первого и от третьего лица. При этом следует учитывать, что каждая форма может применяться писателями в самых различных целях, но в общем виде можно сказать, что повествование от первого лица усиливает иллюзию достоверности рассказываемого и зачастую акцентирует внимание на образе повествователя; при этом повествовании автор почти всегда «прячется», и его нетождественность повествователю выступает наиболее отчетливо. Повествование же от третьего лица дает автору большую свободу в ведении рассказа, поскольку не связано ни с какими ограничениями; это как бы эстетически нейтральная сама по себе форма, которая может быть применена в разных целях. Разновидностью повествования от первого лица является имитация в художественном произведении дневников (журнал Печорина), писем («Бедные люди» Достоевского) или иных документов.

Особой формой повествования является так называемая несобственно-прямая речь. Это повествование от лица нейтрального, как правило, повествователя, но выдержанное полностью или отчасти в речевой манере героя, не являясь в то же время его прямой речью. Писатели новейшего времени особенно часто прибегают к этой форме повествования, желая воссоздать внутренний мир героя, его внутреннюю речь, через которую просматривается определенная манера мышления. Эта форма повествования была излюбленным приемом Достоевского, Чехова, Л. Андреева, многих других писателей. Приведем в качестве примера отрывок несобственно-прямой внутренней речи из романа «Преступление и наказание»: «И вдруг Раскольникову ясно припомнилась вся сцена третьего дня под воротами; он сообразил, что, кроме дворников, там стояло тогда еще несколько человек <...> Так вот, стало быть, чем разрешился весь этот вчерашний ужас. Всего ужаснее было подумать, что он действительно чуть не погиб, чуть не погубил себя из-за такого ничтожного обстоятельства. Стало быть, кроме найма квартиры и разговоров о крови, этот человек ничего не может рассказать. Стало быть, и у Порфирия тоже нет ничего, ничего, кроме этого бреда, никаких фактов, кроме психологии, которая о двух концах, ничего положительного. Стало быть, если не явится никаких больше фактов (а они не должны уже более являться, не должны, не должны!), то... то что же могут с ним сделать? Чем же могут его обличить окончательно, хоть и арестуют? И, стало быть, Порфирий только теперь, только сейчас узнал о квартире, а до сих пор и не знал».

В повествовательной речи здесь возникают слова, характерные для героя, а не повествователя (частично они выделены курсивом самим Достоевским), имитируются структурные речевые особенности внутреннего монолога: двойной ход мыслей (обозначенный скобками), отрывочность, паузы, риторические вопросы – все это свойственно речевой манере Раскольникова. Наконец, фраза в скобках – это уже почти прямая речь, и образ повествователя в ней уже почти «растаял», но только почти – это все же не речь героя, а имитация его речевой манеры повествователем. Форма несобственно-прямой речи разнообразит повествование, приближает читателя к герою, создает психологическую насыщенность и напряженность.

Разделяют персонифицированных и неперсонифицированных повествователей. В первом случае повествователь – одно из действующих лиц произведения, часто он имеет все или некоторые атрибуты литературного персонажа: имя, возраст, наружность; так или иначе участвует в действии. Во втором случае повествователь есть фигура максимально условная, он представляет собой субъект повествования и внеположен изображенному в произведении миру. Если повествователь персонифицирован, то он может быть либо главным героем произведения (Печорин в последних трех частях «Героя нашего времени»), либо второстепенным (Максим Максимыч в «Бэле»), либо эпизодическим, практически не принимающим участия в действии («публикатор» дневника Печорина в «Максиме Максимыче»). Последний тип часто называют повествователем-наблюдателем, иногда этот тип повествования чрезвычайно похож на повествование от третьего лица (например, в романе Достоевского «Братья Карамазовы»)*.

___________________

* Персонифицированного повествователя иногда еще называют рассказчиком. В Других случаях термин «рассказчик» выступает как синоним термину «повествователь».

В зависимости от того, насколько выражена речевая манера повествователя, выделяются несколько типов повествования. Наиболее простым типом является так называемое нейтральное повествование, построенное по нормам литературной речи, ведущееся от третьего лица, причем повествователь неперсонифицирован. Повествование выдержано в основном в нейтральной стилистике, а речевая манера де акцентирована. Такое повествование мы встречаем в романах Тургенева, в большинстве повестей и рассказов Чехова. Заметим, что в этом случае можно с наибольшей вероятностью предполагать, что по своей манере мышления и речи, по своей концепции действительности повествователь максимально близок к автору.

Другой тип – повествование, выдержанное в более или менее ярко выраженной речевой манере, с элементами экспрессивной стилистики, со своеобразным синтаксисом и т.п. Если повествователь персонифицирован, то речевая манера повествования обыкновенно так или иначе соотносится с чертами его характера, явленными при помощи других средств и приемов. Такой тип повествования мы наблюдаем в творчестве Гоголя, в романах Толстого и Достоевского, в творчестве Булгакова и др. В этом случае тоже возможна максимальная близость между повествователем и автором (например, у Толстого), но здесь надо быть уже очень осторожным, так как соответствия между позициями автора и повествователя могут быть, во-первых, очень сложны и многоплановы (Гоголь, Булгаков), а во-вторых, здесь возможны случаи, когда повествователь является прямым антиподом автора («Нос» Гоголя, «История одного города» Щедрина, повествователи в «Повестях Белкина» Пушкина и др.).

Следующий тип – повествование-стилизация, с ярко выраженной речевой манерой, в которой обычно нарушаются нормы литературной речи – ярким примером могут быть рассказы и повести А. Платонова. В этом третьем типе выделяется очень важная и интересная разновидность повествования, называемая сказом. Сказ– это повествование, в своей лексике, стилистике, интонационно-синтаксическом построении и прочих речевых средствах имитирующее устную речь, причем чаще всего простонародную. Исключительным и, пожалуй, непревзойденным мастерством сказа владели такие писатели, как Гоголь («Вечера на хуторе близ Диканьки»), Лесков, Зощенко.

В анализе повествовательной стихии произведения первостепенное внимание необходимо уделять, во-первых, всем видам персонифицированных повествователей, во-вторых, повествователю, обладающему ярко выраженной речевой манерой (третий тип), и в-третьих, такому повествователю, чей образ сливается с образом автора (не с самим автором!).

Понятие повествование в широком смысле подразумевает обще­ние некоего субъекта, рассказывающего о событиях, с читателем и применяется не только к художественным текстам (например, о со­бытиях повествует ученый-историк). Очевидно, следует прежде все­го соотнести повествование со структурой литературного произве­дения. При этом нужно разграничивать два аспекта: «событие, о ко­тором рассказывается», и «событие самого рассказывания». Термин «повествование» соответствует в данном случае исключитель­но второму «событию».

Необходимо внести два уточнения. Во-первых, повествующий субъект имеет прямой контакт с адресатом-читателем, отсутствую­щий, например, в случаях вставных рассказов, обращенных одни­ми персонажами к другим. Во-вторых, четкое разграничение двух названных аспектов произведения возможно, а их относительная автономность характерна в основном для эпических произведений. Конечно, рассказ персонажа драмы о событиях, которые не пока­заны на сцене, или аналогичный рассказ о прошлом лирического субъекта (не говоря уже об особом лирическом жанре «рассказа в стихах») представляют собой явления, близкие эпическому повествованию. Но это будут уже переходные формы.

Различаются рассказ о событиях одного из действующих лиц, адресованный не читателю, а слушателям-персо­нажам, и рассказ об этих же событиях такого субъекта изображе­ния и речи, который является посредником между миром персо­нажей и действительностью читателя. Только рассказ во втором значении следует – при более точном и ответственном словоупотреблении – называть «повествованием». Например, вставные истории в пушкинском «Выстреле» (рассказы Сильвио и графа Б*) считаются таковыми именно потому, что они функционируют внутриизображенного мира и становятся известны благодаря основному рассказчику, который передает их читателю, обращаясь непосредственно к нему, а не к тем или иным участникам событий.

Таким образом, при подходе, дифференцирующем «акты рассказывания» в зависимости от их адресата, категория повествователя может быть соотнесена с такими различными субъектами изображения и речи, как повествователь , рассказчик и «образ автора». Об­щей для них является посредническая функция, и на этой основе возможно установление различий.

Повествователь – тот, кто сообщает читателю о событиях и поступках персонажей, фиксирует ход времени, изображает облик действующих лиц и обстановку действия, анализирует внутреннее состояние героя и мотивы его поведения, характеризует его человеческий тип (душевный склад, темперамент, отношение к нравственным нормам и т. п.), не будучи при этом ни участником событий, ни – что еще важнее – объектом изображения для кого-либо из персонажей. Специфика повествователя одновременно – во всеобъемлющем кругозоре (его границы совпадают с границами изображенного мира) и в адресованности его речи в первую очередь читателю, т. е. направленности ее как раз за пределы изображенного мира. Иначе говоря, эта специфика определена положением «на границе» вымышленной действительности.

Подчеркнем: повествователь – не лицо, а функция. Или, как говорил немецкий писатель Томас Манн (в романе «Избранник»), «невесомый, бесплотныйи вездесущий дух повествования». Но функция может быть прикреплена к персонажу (или некий дух может быть воплощен в нем) – при том условии, что персонаж в качестве повествователя будет совершенно не совпадать с ним же как действующим лицом.

Такова ситуация в пушкинской «Капитанской дочке». В конце этого произведения первоначальные условия рассказывания, казалось бы, решительно изменяются: «Я не был свидетелем всему, чем мне остается уведомить читателя; но я так часто слыхал о том рассказы, что малейшие подробности врезались в мою память и что мне кажется, будто бы я тут же невидимо присутствовал», Невидимое присутствие – традиционная прерогатива именно повествователя, а не рассказчика. Но отличается ли хоть сколько-ни­будь способ освещения событий в этой части произведения от всего предшествующего? Очевидно, – ничем. Не говоря уже об отсутствии чисто речевых различий, в обоих случаях субъект повествования одинаково легко сближает свою точку зрения с точкой зрения пер­сонажа. Маша точно так же не знает, кто на самом деле та дама, которую она успела «рассмотреть с ног до головы», как и Гринев-персонаж, которому «показалась замечательна» наружность его во­жатого, не подозревает, с кем в действительности случайно свела его жизнь. Но ограниченное ви́дение персонажей сопровождается такими портретами собеседников, которые по своей психологиче­ской проницательности и глубине далеко выходят за пределы их возможностей. С другой стороны, повествующий Гринев – отнюдь не определенная личность, в противоположность Гриневу – действую­щему лицу. Второй – объект изображения для первого; такой же, как и все остальные персонажи. При этом взгляд Петра Гринева-персонажа на происходящее ограничен условиями места и време­ни, включая особенности возраста и развития; гораздо глубже его точка зрения как повествователя. С другой стороны, Гринева-пер­сонажа по-разному воспринимают прочие действующие лица. Но в особой функции «я-повествующего» субъект, которого мы называ­ем Гриневым, предметом изображения ни для кого из персонажей не является. Он – предмет изображения лишь для автора-творца.

«Прикрепление» функции повествования к персонажу мотиви­ровано в «Капитанской дочке» тем, что Гриневу приписывается «авторство» записок. Персонаж как бы превращается в автора: от­сюда и расширение кругозора. Возможен и противоположный ход художественной мысли: превращение автора в особого персонажа, создание им своего «двойника» внутри изображенного мира. Так происходит в романе «Евгений Онегин». Тот, что обращается к чи­тателю со словами «Теперь мы в сад перелетим,/Где встретилась Татьяна с ним», конечно, – повествователь. В читательском созна­нии он легко отождествляется, с одной стороны, с автором-творцом (создателем произведения как художественного целого), с другой – с тем персонажем, который вместе с Онегиным вспоминает на бе­регу Невы «начало жизни молодой». На самом деле в изображенном мире в качестве одного из героев присутствует, конечно, не автор-творец (это невозможно), а «образ автора»,прототипом которого служит для создателя произведения он сам как «внехудожественная» личность – как частное лицо с особой биографией («Но вре­ден север для меня») и как человек определенной профессии (при­надлежащий к «цеху задорному»).

Понятия «повествователь » и «образ автора » иногда смешиваются, но их можно и должно различать. Прежде всего, и того и другого следует отграничить – именно в качестве «образов» – от создавшего их автора-творца. То, что повествователь – «фиктивный образ, не идентичный с автором», – общепринятое мнение. Не столь ясно соотношение «образа автора» с автором подлинным, или «первичным». По М.М. Бахтину, «образ автора» – нечто «созданное, а не создающее».

«Образ автора» создается подлинным автором (творцом произведения) по тому же принципу, что и автопортрет в живописи. Эта аналогия позволяет достаточно четко отграничить творение от творца. Автопортрет художника, с теоретической точки зрения, может включать в себя не только его самого с мольбертом, палитрой и кистью, но и стоящую на подрамнике картину, в которой зритель, внимательно приглядевшись, узнает подобие созерцаемого им автопортрета. Иначе говоря, художник может изобразить себя рисующимэтот самый, находящийся перед зрителями, автопортрет (ср.: «Покамест моего романа/Я кончил первую главу»). Но он не может показать, как создается эта картина в ее целом – с воспринимаемой зрителем двойной перспективой (с автопортретом внутри). Для создания «образа автора», как любого другого, подлинному автору необходима точка опоры вне произведения, вне «поля изображения» (М.М. Бахтин).

Повествователь, в отличие от автора-творца, находится вне лишь того изображенного времени и пространства, в условиях которого развертывается сюжет. Поэтому он может легко возвращаться или забегать вперед, а также знать предпосылки или результаты событий изображаемого настоящего. Но его возможности вместе с тем определены из-за границ всего художественного целого, включающего в себя изображенное «событие самого рассказывания». «Все­знание» повествователя (например, в «Войне и мире» Л.Н.Толстого) точно также входит в авторский замысел, как в иных случаях – в «Преступ­лении и наказании» Ф.М. Достоевского или в романах И.С. Тургенева – повествователь, согласно авторским установкам, отнюдь не обладает полнотой зна­ния о причинах событий или о внутренней жизни героев.

В противоположность повествователю рассказчик находится не на границе вымышленного мира с действительностью автора и читателя, а целиком внутри изображенной реальности. Все основ­ные моменты «события самого рассказывания» в этом случае стано­вятся предметом изображения, «фактами» вымышленной действи­тельности: «обрамляющая» ситуация рассказывания (в новеллисти­ческой традиции и ориентированной на нее прозе XIX-XX вв.); личность повествующего: он либо связан биографически с персо­нажами, о которых ведет рассказ (литератор в «Униженных и ос­корбленных», хроникер в «Бесах» Ф.М. Достоевского), либо во всяком случае имеет особый, отнюдь не всеобъемлющий, кругозор; специ­фическая речевая манера, прикрепленная к персонажу или изобра­жаемая сама по себе («Повесть о том, как поссорились Иван Ивано­вич с Иваном Никифоровичем» Н.В. Гоголя). Если повествователя внутри изображенного мира никто не видит и не предполагает возможности его существо­вания, то рассказчик непременно входит в кругозор либо повествователя, либо пер­сонажей – слушателей (Иван Васильевич в рассказе «После бала» Л.Н. олстого).

Образ рассказчика - как характер или как «языковое лицо» (М.М. Бах­тин) – необходимый отличительный признак этого типа изображаю­щего субъекта, включение же в поле изображения обстоятельств рассказывания факультативно. Например, в пушкинском «Выстре­ле» – три рассказчика, но показаны только две ситуации рассказы­вания. Если же подобная роль поручается персонажу, рассказ кото­рого не носит никаких признаков ни его кругозора, ни его речевой манеры (история Павла Петровича Кирсанова в «Отцах и детях», приписанная Аркадию), это воспринимается как условный прием. Его цель – снять с автора ответственность за достоверность рассказанного. На самом деле субъект изображения и в этой части романа Тургенева – повествователь.

Итак, рассказчик – субъект изображения, достаточно объекти­вированный и связанный с определенной социально-культурной и языковой средой, с позиций которой (как происходит в том же «Выстреле») он и изображает других персонажей. Повествователь, напротив, по своему кругозору близок автору-творцу. В то же время по сравнению с героями он – носитель более нейтральной речевой стихии, общепринятых языковых и стилистических норм. Так отли­чается, например, речь повествователя от рассказа Мармеладова в «Преступлении и наказании». Чем ближе герой автору, тем меньше речевых различий между героем и повествователем. Поэтому ведущие персонажи большой эпики, как правило, не бывают субъектами стилистически резко выделяемых рассказов.

«Посредничество» повествователя помогает читателю прежде всего получить более достоверное и объективное представление о событиях и поступках, а также и о внутренней жизни персонажей. «Посредничество» рассказчика позволяет войти внутрь изображенного мира и взглянуть на события глазами персонажей. Первое связано с определенными преимуществами внешней точки зрения. И наоборот, произведения, стремящиеся непосредственно приобщить читателя к восприятию событий персонажем, обходятся вовсе или почти без повествователя, используя формы дневника, переписки, исповеди («Бедные люди» Ф.М. Достоевского, «Письма Эрнеста и Доравры» Ф. Эмина). Третий, промежуточный вариант – когда автор-творец стремится уравновесить внешнюю и внутреннюю позиции. В таких случаях образ рассказчика и его рассказ могут оказаться «мостиком» или соединительным звеном: так обстоит дело в «Герое нашего времени» М.Ю.Лермонтова, где рассказ Максима Максимыча связывает «путевые записки» Автора-персонажа с «журналом» Печорина.

Итак, в широком смысле (то есть без учета различий между композиционными формами речи) повествование – совокупность тех высказываний речевых субъектов (повествователя, рассказчика, образа автора), которые осуществляют функции «посредничества» между изображенным миром и читателем – адресатом всего произведения как единого художественного высказывания.

КАК ЛИТЕРАТУРОВЕДЧЕСКИЕ КАТЕГОРИИ»

Цывунина Т.А.

учитель русского языка и литературы

ГБОУ СОШ № 292

Современное литературоведение исследует проблему автора в аспекте авторской позиции; при этом вычленяется более узкое понятие – «образ автора», указывающее на одну из форм непрямого присутствия автора в произведении. Создатель термина «образ автора», академик В.В. Виноградов, называл его своеобразным «центром, фокусом, в котором скрещиваются и синтезируются все стилистические приемы произведения словесного искусства» (1).

В строго объективном смысле «образ автора» наличествует лишь в произведениях автобиографического, «автопсихологического» (термин Л.Я. Гинзбург), лирического плана, то есть там, где личность автора становится темой и предметом его творчества. Но шире под образом, или «голосом» автора имеется в виду личный источник тех слоев художественной речи, какие нельзя приписать ни героям, ни конкретно названному в произведении рассказчику.

Стоит отметить, что литературоведческая категория «автор» имеет лишь опосредованное отношение к реально-биографической личности автора-писателя. Так, В.Е. Хализев представляет категорию автора в трехчленном расслоении: на реального автора-писателя, «образ автора, локализованный в художественном тексте, то есть изображение писателем самого себя», «художника-творца, присутствующего в его творении как целом и имманентного произведению» (2).

Следовательно, это в основном именно художественный образ, порой проявляющийся в повествовании от первого лица (тогда «автор» нередко берет на себя функции повествователя, рассказчика о событиях своей или вымышленной жизни) или же «прячущийся» за субъективными сферами героев (проникая в них, достраивая в своей повествовательной речи, и тому подобное).

Основным средством «авторского» воплощения становится именно повествовательная речь. Образ повествователя, образ автора – носитель авторской (то есть не связанной с речью какого-либо персонажа) речи в прозаическом произведении.

В драматургическом произведении речь каждого персонажа мотивирована свойствами его характера и сюжетными ситуациями, авторская речь сведена к минимуму: ремарки, описание обстановки, как правило, не звучат на сцене и не имеют самостоятельного значения.

В лирике речь мотивирована чаще всего переживанием лирического героя. В прозе на первом плане перед нами речь персонажей, опять-таки мотивированного их свойствами и сюжетными ситуациями, но с ней связана не вся речевая структура произведения, многое в ней относится к тому, что обычно обозначается понятием авторской речи. Весьма часто речь, не связанная с образами действующих лиц, в прозе персонифицируется, то есть передается определенному лицу-рассказчику, повествующему о тех или иных событиях, и в этом случае она мотивирована только чертами его индивидуальности, так как в сюжет он обычно не включен. Но, если в произведении и нет персонифицированного рассказчика, мы по самому строю авторской речи улавливаем определенную оценку происходящего в произведении.

Образ рассказчика (рассказчик) возникает при персонифицированном повествовании от первого лица; такое повествование – один из способов реализации авторской позиции в художественном произведении; является важным средством композиционной организации текста. Категория «образ рассказчика», соотносясь с понятиями «повествование» («повествователь»), «образ автора» («автор»), позволяет выявлять художественное единство в аспекте его структурно-стилистической многоплановости.

Проблема такой многоплановости стала актуальной только в 19 веке: до эпохи романтизма господствовал принцип жанровой регламентации, а в романтической литературе – принцип монологического самовыражения автора. В реалистической литературе 19 века образ рассказчика становится средством создания самостоятельной, отдельной от автора позиции героя (самостоятельного субъекта наряду с автором). В итоге: прямая речь персонажей, персонифицированное повествование (субъект – рассказчик) и внеличностное (от третьего лица) повествование составляют многослойную структуру, несводимую к авторской речи.

Интерес к этим проблемам наметился на Западе в конце 19 века, когда во флоберовском кружке обсуждался вопрос об «отсутствии» и «присутствии» автора в повествовании.

В современном литературоведении отношение «автор – рассказчик – произведение» трансформируется как «точка зрения – текст» (Ю.М. Лотман); выявляются конструктивные способы реализации авторской позиции в широком аспекте: планах пространственно-временном и других (Б.А. Успенский).

В последнее время проблема рассказчика привлекает все более активное внимание литературоведов. Некоторые западные исследователи склонны даже считать ее главной (или даже единственной) проблемой при изучении художественной прозы (что, конечно, является односторонностью).

Проблема рассказчика встает при анализе эпических произведений. Однако образ рассказчика (в отличие от образа повествователя) в собственном смысле слова присутствует в эпосе не всегда. Так, возможно «нейтральное», «объективное» повествование, при котором сам автор как бы отступает в сторону и непосредственно создает перед нами картины жизни (хотя, конечно, автор незримо присутствует в каждой клеточке произведения, выражая свое понимание и оценку совершающегося). Этот способ внешне «безличного» повествования мы находим, например, в романе «Обломов» И.А. Гончарова, в романах Л.Н. Толстого.

Но чаще повествование ведется от определенного лица; в произведении, помимо других человеческих образов, выступает еще и образ рассказчика. Это может быть образ самого автора, который непосредственно обращается к читателю (например, «Евгений Онегин» А.С. Пушкина). Не следует, однако, думать, что этот образ совершенно тождествен автору, – это именно художественный образ автора, который создается в процессе творчества, как и все другие образы произведения.

Очень часто в произведении создается и особый образ рассказчика, который выступает как отдельное от автора лицо (нередко автор прямо представляет его читателям). Этот рассказчик может быть близок автору, родствен ему (иногда даже, как, например, в «Униженных и оскорбленных» Ф.М. Достоевского, рассказчик предельно родствен автору, являет собой его другое «я») и может быть, напротив, очень далек от него по своему характеру и общественному положению (например, рассказчик в «Очарованном страннике» Н.С. Лескова). Далее, рассказчик может выступать и как всего лишь повествователь, знающий ту или иную историю (например, гоголевский Рудый Панько), и как действующий герой (или даже главный герой) произведения (рассказчик в «Подростке» Ф.М. Достоевского). Наконец, в произведении подчас предстает не один, а несколько рассказчиков, по-разному освещающих одни и те же события (например, в романах американского писателя У. Фолкнера).

Все это имеет очень существенное художественное значение. Сложные соотношения автора (который, конечно, в любых случаях присутствует, воплощается в произведении), рассказчика и созданного в произведении жизненного мира определяют глубокие и богатые оттенки художественного смысла. Так, образ рассказчика всегда вносит в произведение дополнительную оценку происходящего, которая взаимодействует с авторской оценкой. Особенно сложной формой рассказа, характерной для новейшей литературы, является так называемая не собственно прямая речь. В этой речи нераздельно переплетаются голос автора и голоса героев (которые в данном случае выступают и как своего рода рассказчики, ибо автор использует для отображения совершающегося их собственные слова и выражения, хотя и не передают их в форме прямой речи, от первого лица).

При изучении проблемы образа рассказчика «важно выявить различия персонифицированного повествования с внеличностным» (3). Хотя стилистический слой от третьего лица может приближаться и к собственно-авторской речи (философско-публицистическое повествование в «Войне и мире» Л.Н. Толстого), в целом он также реализует лишь определенную сторону авторской позиции. Внеличностное повествование, не будучи прямым выражением авторских оценок, как и персонифицированное, может стать особым промежуточным звеном между автором и персонажами.

«Несовпадение функций персонифицированного повествования с внеличностным и несводимость оценок в каждом из них к авторской позиции может использоваться как литературный прием» (4). В романе Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» рассказчик-хроникер организует внешний ход событий и как определенное лицо выражает к ним свое отношение; внеличностное же повествование способствует выявлению и частичной авторской оценке сложных психологических состояний и точек зрения героев на мир; авторская позиция в целом реализуется через систему оценок персонифицированного, внеличностного повествования и равноправных им «идеологических» высказываний персонажей.

Особая проблема – реализация авторской позиции в сказе. В аспекте намеченной структурно-стилистической иерархии, сказ – это целиком персонифицированное повествование от первого лица с ярко выраженными индивидуализированными стилистическими приметами, что делает «сказчика» более удаленным от автора, чем «рассказчик», и более близким к системе персонажей.

Таким образом, можно сделать вывод, что автор и рассказчик – это понятия, служащие для обозначения тех особенностей языка художественного произведения, которые не могут быть связаны с речью того или иного из персонажей произведения, но в то же время имеют определенное художественное значение в ходе повествования.

Изучение особенностей образа рассказчика при анализе произведения имеет существенное значение.

Литература.

Айхенвальд Ю. Гоголь // Гоголь Н.В. Повести. «Мертвые души». – М., 1996, – с. 5-16.

Акимова Н.Н. Булгарин и Гоголь (массовое и элитарное в русской литературе: проблема автора и читателя) // Русская литература. – 1996, № 2. – с. 3-23.

Александрова С.В. Повести Н.В. Гоголя и народная зрелищная культура // Русская литература. – 2001, № 1. – с. 14-21.

Анненкова Е.И. «Тарас Бульба» в контексте творчества Н.В. Гоголя // Анализ художественного текста. – М., 1987. – с. 59-70.

До того как вы сядете за пошаговый план, вам надо выбрать форму и стиль повествования. От вашего выбора будет зависеть, какие эпизоды вы покажете читателю, а какие останутся за кулисами.

Я расскажу о плюсах и минусах наиболее часто используемых форм и стилей повествования.

Давайте начнем с первого решения, которое вам необходимо принять. В какой форме будут излагаться события? От первого лица или от третьего?

Повествование от первого лица

В случае повествования от первого лица рассказчик является героем произведения, свидетелем происходивших событий, которые он излагает со своей точки зрения.

Преимущество повествования от первого лица заключается в том, что можно выработать яркий разговорный стиль. Существует огромное количество произведений о крутых ребятах, написанных от первого лица.

Молодая женщина, сидевшая за покрашенным белой эмалью столом, подняла на меня взгляд. У нее было круглое не очень при ятное лицо. Она походила на славянку. На руке была маленькая татуировка: красно-синее сердце, пронзенное стрелой.

– Вы, должно быть, сыщик Фрэй, это здорово, о"кей! Ой, в рифму получилось.

- Звякните-ка мистеру Пенолу, скажите, что я пришел.

Она звякнула. Он не ответил. Она постучала по столу ногтями, покрытыми кроваво-красным лаком - под цвет помады.

- Вы ее никогда не найдете, - игриво произнесла она, проведя руками по большим круглым золотым сережкам.

– Чего я не найду?

- Кого, - поправила она. - Я о собаке мистера Пенола.

- Меня вызвали из-за собаки?

- Да, - радостно и вместе с тем язвительно улыбнулась она. Я улыбнулся, выдав в ответ самую кривую, наглую ухмылку, на которую только способен частный сыщик:

- Никто не найдет собаку быстрее меня. Я собакам нравлюсь.

– Мне вы тоже нравитесь, - сказала она.

Она снова нажала на кнопку звонка, одновременно протягивая мне кусочек бумаги.

– На всякий случай. Если вдруг окажетесь далеко от дома или просто замучит одиночество. Тут указано мое имя - Джолин Куикли.

– Зови этого козла, - рявкнул из скрытого динамика мужской голос.

– Представление начинается, - произнес я.

Обсуждение

В данном отрывке рассказчиком является сам герой/сыщик. Однако рассказчик отнюдь не обязательно должен им быть. Им может стать его верный друг.

Достаточно вспомнить доктора Ватсона в рассказах о Шерлоке Холмсе.

Пусть в нашем романе «Убийство в Монтане» рассказчиком будет верный друг и возлюбленный героини - Маршал Диллон. В самом начале романа он не является ее другом, но он им становится по мере развития сюжета.

Представьте, что вы зашли в книжный магазин, и ваш взгляд наткнулся на книгу Джеймса Н. Фрэя «Убийство в Монтане». «Ух ты, - думаете вы, - да я об этом Фрэе слышал. Он чертовски хорошо пишет». Вы открываете первую главу и читаете:

Глава первая

Меня зовут Маршал Диллон. Я адвокат.

Я знаю, у меня смешное имя. Мои родители обожали фильм «Дымок из ствола», фамилия у меня Диллон, поэтому я был обречен на то, чтобы меня назвали «Маршалом». Так и записали в свидетельстве о рождении. Сами в него можете заглянуть, оно хранится в здании суда города Каллиспелл, штат Монтана.

Большинство людей зовет меня просто Мэттом. Одно время я думал официально сменить имя, но старый индеец отговорил меня, сказав, что в таком случае меня будут преследовать неудачи. Великий Дух знает меня по имени, которым меня наградили при рождении, а если я его сменю, он может меня просто не узнать. Возможно, я не меняю имя на самом деле потому, что его легко запомнить.

Сейчас я живу неподалеку от захудалого, покрытого пылью городишка под названием Северная Даль, расположенного на шоссе № 12. Я люблю этот городок.

Меня нанял штат представлять интересы этого защитника прав животных. Естественно, он виновен, это ясно как божий день. Его зовут… сейчас… как его там… Бентли Бокслейтер. У него есть сестра Шакти. Честное слово, ее так и зовут - Шакти.

Снова скатываюсь на разговор об именах. Шакти. Это имя скорее похоже на название блюда в японском ресторанчике. Я понятия не имел, чего от нее можно ожидать. Мне было только известно, что она преподает йогу в Беркли и является адептом какой-то странной религии.

Думаю, все началось, когда я отправился встречать автобус, на котором она приехала. Шел снег, до открытия сезона охоты на лосей оставалась всего пара дней. Сезона охоты здесь ждут с нетерпением, словно чемпионат страны по бейсболу. Она была худенькой, а на лице горели два огромных карих глаза, которые, казалось, ничего не упускают из виду.

Итак, вы уже, наверное, заметили преимущества повествования от первого лица: можно писать своеобразным ярким стилем. Беда в том, что крайне сложно поведать читателю о тех событиях, свидетелем которых рассказчик не являлся. Этот недостаток можно преодолеть, заставив рассказчика нарисовать произошедшие события в воображении. Это поможет удержать внимание читателя прикованным к книге.

Поскольку рассказ ведется уже после того, как события имели место, персонаж может рассказать даже о том, чего он сам не видел:

В первый день мы отправились с Шакти в тюрьму и поговорили с ее братом. Одетый в оранжевый комбинезон заключенного, он сидел перед нами в комнате для свиданий, рассказывая о том, что произошло в субботу, когда он приехал в город. Он сказал, что шел снег, антиобледенитель заливал лобовое стекло, поэтому практически ничего не было видно. Он устал, глаза слипались, он вел машину от самого Бойсе.

Во время парковки он стукнул старый «пикап». Будь он местным, ему бы никто и слова худого не сказал, но в тот вечер он был на нервах и вдобавок являлся защитником прав животных, и это в городе, где у животных только два права: приносить потомство и служить мишенью во время охотничьего сезона.

Он посмотрел на вмятину, решил, что ничего страшного - даст пару баксов хозяину машины - и дело с концом.

В поисках хозяина машины он зашел в бар «Орел», где выяснилось, что владелец «пикапа» - мерзавец и пьяница Калеб Хэгг. Бентли с активистами движения за права животных был в этом городке год назад. Кто-то из посетителей узнал его и начал говорить, что Бентли трахается с животными. Калеб двинул Бентли, в ответ тот провел дзюдоистский захват. Калеб отключился, но вскоре пришел в себя. В баре повисла мертвая тишина.

Потом Бентли пошел в старый занюханный мотель возле речушки, который держит Мозес Монтгомери, в прошлом цирковой клоун. По словам Бентли, когда он вошел, Мозес жонглировал бутылками кока-колы. Бентли сказал, что хочет снять комнату, и получил ключи от одной из хибар, стоящих вдоль дороги. Так как он чувствовал себя усталым с дороги, то принял горячий душ, надел пижаму и улегся спать.

Знаю, я слегка изменил сюжет, но в этом нет ничего страшного. По мере его развития такое происходит сплошь и рядом.

Вы можете вести повествование от первого лица, однако вам постоянно придется вводить в текст фразы:

«как он потом нам рассказал», «должно быть, он»… В противном случае читатель воскликнет: «Стоп! А откуда тогда ему это было известно?» Нить повествования прервется. Подобная опасность особенно велика, когда рассказчик начинает подробно излагать события, свидетелем которых он не был. Задача обойти эту опасность стороной очень непроста, но талантливому писателю под силу с ней справиться.

Один из способов преодолеть эту сложность - сделать рассказчиком главного героя произведения и поведать читателям только о тех событиях, участником которых он являлся. Повествование от лица Шакти может выглядеть следующим образом:

Глава первая

Однажды утром секретарша мисс Чань, работавшая в центре медитации, где я преподавала йогу для пожилых, прервала мои занятия и сказала, что мне звонят по очень важному делу. Судя по виду мисс Чань, ей было крайне неловко отрывать нас от занятий. В моей группе шесть человек, мы как раз пытались принять одну из самых простых поз - позу угря, как раз для начинающих.

– Что случилось, мисс Чань? - спросила я.

– Вас спрашивает брат, он говорит, что попал в беду.

- Он не сказал, что конкретно произошло? - Я повернулась к ученикам и пояснила: - Он плохо видит в темноте и постоянно во что-то врезается. Однако он добрый человек. Он посвятил свою жизнь искусству и защите прав животных.

- Может, вам лучше поговорить с ним? - сказала мисс Чань. Было ясно, что она не хочет говорить при всех, что случилось с братом. Я сказала ученикам, что скоро вернусь, а пока меня нет, пусть потренируют растяжку.

Я проследовала за мисс Чань в вестибюль и взяла трубку.

- Да, Бентли, что случилось? Только покороче, у меня занятия.

– Прости, Шакти, но я, кажется, по крупному попал. - В его голосе слышался страх. - Меня арестовали… Думают, что я убил человека.

У меня все поплыло перед глазами.

У данного подхода есть свои неоспоримые преимущества. Помните, Мари Роделл говорила, что одна из главных причин, по которой люди читают детективы, заключается в том, что они отождествляют себя с главным героем. Повествование от лица главного героя может очень помочь в этом деле.

Кроме того, и у героя/сыщика, и у читателя оказывается один и тот же набор ключей к разгадке преступления. Читатель видит и слышит только то, что видит и слышит главный герой. Что может быть более справедливым? Читатель видит вблизи ту самую игру в кошки-мышки, которую ведут герой/сыщик и убийца. Мы все время остаемся с главным героем и можем по достоинству оценить его изобретательность и ум.

Повествование от третьего лица

Когда автор прибегает к повествованию от третьего лица, он по сути дела создает некий безымянный персонаж, который становится рассказчиком. Естественно, вы автор, и рассказчиком являетесь тоже вы. Однако в ипостаси этого вымышленного безымянного персонажа вам придется отказаться от вашей обычной манеры изложения собственных мыслей.

Начальник полиции Георгиос Скури смотрел сквозь запыленное стекло на здания в центре Афин, которые падали одно за одним в медленном танце разрушения, словно огромные кегли в гигантском боулинге.

Это отрывок из произведения Сидни Шелдона «Оборотная сторона полуночи» (1973). Знаете ли вы хотя бы одного человека, который излагает мысли схожим образом? Более чем уверен, что нет. Этот отрывок написан особым стилем, который так же далек от нормальной разговорной речи, как Флорида от Исландии. Когда вы ведете повествование от третьего лица, следует использовать именно такой, особый стиль. Вы словно становитесь безучастным свидетелем событий. Вам и в голову не придет написать:

Фред встал утром. Этот тупой ублюдок отправился на работу с пистолетом. Впрочем, он никогда не блистал умом.

Рассказчик высказывает собственное мнение о происходящем. Такое допустимо только в комедиях.

В добротно написанном детективе рассказчик является нейтральной третьей стороной, которая беспристрастно сообщает нам о происходящем. Он не имеет собственного мнения. Это просто голос, умело ведущий рассказ. Безусловно, есть определенные приемы, прибегнув к которым можно создать у читателя представление о характере рассказчика. На этих приемах я подробно останавливался в работе «Как написать гениальный роман-2: Передовые технологии». Однако будет лучше, если рассказчик оставит мнение при себе.

«Приближенный» тип повествования от третьего лица

Существует два типа повествования от третьего лица - удаленный и приближенный. Некоторые авторы обращаются к первому типу, некоторые ко второму, некоторые считают за лучшее их комбинировать. Разница заключается в степени раскрытия мыслей и чувств персонажей.

В приближенном типе повествования от третьего лица автор доносит до читателя мысли героев:

Зайдя в магазинчик, Фредди увидел за кассой Джулию. Черт возьми, подумал он, ну и красотка!

Некоторые авторы, приводя мысли персонажей, выделяют их либо кавычками, либо курсивом, однако большинство предпочитает этого не делать. Читатель и так может заключить по стилю, что автор приводит мысли персонажа, поэтому нам не нужны ни кавычки, ни курсив. Бесстрастный рассказчик никогда бы не употребил фразу: «Черт возьми! Ну и красотка!»

Прибегая к приближенному типу повествования, автор постоянно переключается с точки зрения рассказчика на точку зрения того или иного персонажа и обратно:

На несколько секунд Фредди замер, уставившись на Джулию. Он не видел, как в магазинчик вошел человек, не видел, как он выхватил пистолет, но услышал выстрел и почувствовал удар в спину. Перед тем как потерять сознание, его взгляд остановился на Джулии, стоявшей за кассой. [Переключаемся на точку зрения персонажа.] Черт возьми, подумал он, ну и красотка!

«Удаленный» тип повествования от третьего лица

В случае с удаленным типом повествования от третьего лица автор описывает мысли персонажей, но не приводит их дословно.

Зайдя в магазинчик, Фредди увидел за кассой Джулию и подумал, что она настоящая красавица.

При использовании подобного подхода предполагается, что рассказчик знает о всех мыслях персонажей и представляет читателю своего рода доклад. На практике рассказчик постоянно переключается с одного персонажа на другой:

Фредди подъехал к самому открытию магазинчика. [Повествование с точки зрения рассказчика.] Он не обратил внимания на человека, сидевшего в фургоне, припаркованном на противоположной стороне улицы. [Описание того, что не заметил персонаж, - удаленный тип повествования.] Он зашел в магазин и увидел красивую девушку с длинными льняными волосами и светящимися голубыми глазами. Она кинула на него взгляд. Ух ты, подумал он, вот это да! [Приближенный тип повествования.] Он тут же решил во что бы то ни стало познакомиться с ней. [Удаленный тип повествования.]

Переключение с персонажа на персонаж

Некоторые преподаватели литературных курсов и писатели, активно принимающие участие в литературных конгрессах, настаивают на том, что автор непременно должен следовать железному правилу: излагать события каждого эпизода только с одной точки зрения и менять ее только с окончанием эпизода. На самом деле они имеют в виду, что на протяжении одного эпизода автор имеет право переключаться с точки зрения рассказчика на точку зрения только одного-единственного персонажа. Чушь. Если хотите, можете следовать этому правилу. Для многих авторов оно может оказаться полезным. Ограничившись в эпизоде повествованием с точки зрения одного персонажа, вы сможете избежать многих неясностей. Однако, если подходить к делу с умом, на протяжении одного эпизода можно перескакивать с одного персонажа на другой.

Все дело в том, чего ждет от вас читатель. Если вы с самого начала романа покажете читателю, что иногда будете вести повествование с одной точки зрения, а иногда с нескольких точек - можете быть спокойны. В самом начале романа вы представляете читателю определенную модель повествования. Лучше ее не ломать. Если вы в самом начале показали, что на протяжении одного эпизода будете вести повествование с нескольких точек зрения, придерживайтесь этой модели и дальше. Приведу пример:

Фредди ждал Джин-Энн уже больше часа. Он ходил туда-сюда, сунув руки в карманы. Он начинал нервничать. [Повествование ведется с точки зрения рассказчика.] Господи, ох уж эти женщины. Черт, они вечно опаздывают. [По изменившемуся стилю сразу становится ясно, что излагается точка зрения Фредди.] А что тут делать: и с ними плохо, и без них нельзя, подумал он. [Пояснение «подумал он» ясно дает понять, что повествование все еще ведется с точки зрения Фредди.] Наконец он увидел ее. Она спускалась по ступенькам, придерживая развевающуюся на ветру юбку. Совсем как Мэрилин Монро.

Она замерла, уставившись на него, размышляя над тем, что же она нашла во Фредди: слабак, умом не блещет и вечно без гроша в кармане. [Удаленный тип повествования, раскрывающий точку зрения Джин-Энн.] Но Фредди брал ее к Гарри, а там всегда собиралось много интересных мужчин. Она знала, что однажды уйдет оттуда с одним из них.

- Привет, Фредди! - воскликнула она.

- Привет, любимая. - Он подбежал к ней и заключил ее в объятия. Ее тело было теплым, мягким, приятным. [Точка зрения Фредди.] Фредди нравилось все теплое, мягкое, приятное. [Точка зрения рассказчика.]

Общепринятые стили повествования

В наши дни практически все типы детективов: жанровые, детективы мейнстрима и эстетические детективы написаны либо от первого лица (рассказчиком выступает герой/сыщик или его друг), либо от третьего лица (повествование ведет «всевидящий рассказчик»).

Всевидящий рассказчик знает обо всем, что происходит по ходу сюжета, и выбирает несколько (обычно не более пяти) персонажей, чьи точки зрения он раскрывает читателю. Такие персонажи называются «наблюдателями». Рассказчик либо дословно приводит мысли наблюдателей (в случае приближенного типа повествования), либо пересказывает их (если мы имеем дело с удаленным типом повествования).

Иногда всевидящий рассказчик может переключиться на повествование с точки зрения второстепенного персонажа, не являющегося «наблюдателем», - жертвы будущего преступления или человека, обнаружившего труп.

Клуни Бойс любил три вещи: мототележку для гольфа, старые тапочки из оленьей кожи и кота по кличке Сахарок. Вечером 16 октября 1999 года в семь часов пятнадцать минут Сахарок выскользнул на улицу сквозь маленькую дверцу, специально проделанную для него, и так и не вернулся. Клуни заметил отсутствие кота примерно в полдевятого, на самой середине «Закона и порядка» - сериала , бывшего его единственным пристрастием. Обычно кот сидел, устроившись у него на коленях, но на этот раз он куда-то запропастился. Клуни встал и вышел во двор. «Сахарок - старый, он не смог бы перепрыгнуть через забор, - с беспокойством подумал Клуни. - Может, у него что-то с сердцем?»

Он включил свет и осмотрел заваленный мусором двор. Сахарок лежал возле груды старых покрышек и ржавых пружин. Клуни кинулся к нему. Приблизившись, он понял, что кот мертв - его череп был расколот.

Клуни замер. Он видел такое во Вьетнаме. Если пуля попадет в определенную точку на голове, череп разламывается надвое. Клуни накрыла волна страха. Он поднял взгляд на ступени, ведущие в дом, - до них было сорок, может быть, пятьдесят футов. Он, старик, был как на ладони - лучше мишени не придумаешь.

Потом раздался звук, который он не слышал со времен Вьетнама. Щелчок затвора автоматической винтовки.

Он закричал и, пригнувшись, кинулся к двери изо всех сил, на которые только был способен старик в шестьдесят семь лет.

Он почти успел.

Редкие исключения

В некоторых случаях вы можете вести повествование от первого лица, меняя при этом рассказчиков. Допустим, часть произведения будет написана от имени Фредди, вторая от имени Линды и т. д., то есть каждый последующий кусок будет излагаться с точки зрения нового рассказчика. Свежо. Однако вы должны отдавать себе отчет, что не сможете создать у читателя стойкой глубокой иллюзии реальности происходящего. Каждый раз при смене рассказчика эта иллюзия будет разрушаться.

Вы можете вести рассказ от первого лица в настоящем времени. Выдержать такой стиль очень сложно, и прием этот довольно опасен. Однако такая задача оказалась вполне по силам Скотту Турову в романе «Презумпция невиновности». Такой стиль читатели иногда находят скучным, но он придает произведению лоск, а критики это любят. Пару раз я пытался писать в таком стиле, читателям не понравилось, и я вернулся к повествованию от третьего лица. Вот пример:

Я встаю рано утром. Сегодня собираюсь обчистить магазинчик. От волнения сводит живот. Я сижу на кухне. Душно. Пока мама готовит блинчики, я в девятнадцатый раз чищу пистолет.

Повествование в настоящем времени придает тексту такую степень непосредственности, которой очень сложно добиться, если вести рассказ в прошедшем времени.

Еще один прием называется «беспристрастным подходом» - рассказчик демонстрирует читателю действия персонажей, но не раскрывает, что творится у них в головах.

Фредди сидел в машине, припаркованной у магазинчика «Магия Луны», поглаживая ствол револьвера. Он выдвинул барабан и одну за одной вставил шесть пуль. Он протер пистолет ветошью и сунул ее под сиденье. Он глянул на руки, возможно, желая про верить, не дрожат ли они. Потом он сунул револьвер за ремень, буркнул под нос «представление начинается» и вышел из машины.

Поскольку рассказчик не знает, о чем думают персонажи, читатели могут только строить догадки об их внутреннем мире. Если умело использовать беспристрастный подход, произведение получится очень реалистичным. Если же нет, читатель останется в недоумении, поскольку ему будут непонятны мотивы поступков персонажей.

Итак, вы уже выбрали свой стиль и форму повествования, у вас есть пошаговый план - пора приниматься за черновик. Об этом пойдет речь в следующей главе.

"Как написать гениальный детектив" Джеймс Н. Фрэй

Мастерство прозы

Один из видов функционально-смыслового типа речи - это текст-повествование. Что это такое, что для него характерно, особенности, отличительные признаки и многое другое вы сможете узнать, прочитав эту статью.

Определение

В повествовании речь идет о развивающихся событиях, процессах или состояниях. Очень часто этот вид речи используется как способ изложения последовательных, развивающихся действий, о которых говорится в хронологической последовательности.

Повествование можно изобразить схематически. В таком случае это будет цепочка, звенья которой представляют собой этапы действий и событий в определенной временной последовательности.

Как доказать, что это повествование

Как и у любого типа речи, у повествования существуют свои характерные черты. Среди них:

• цепочка семантически связанных глаголов, которые представлены в тексте в действий;
• разные временные формы глаголов;
• использование глаголов, для которых характерно значение последовательности действий;
• различные глагольные формы, обозначающие возникновение действий либо признаков;
• даты, цифры, обстоятельственные и любые другие слова, которые демонстрируют временную последовательность действий;
• союзы, обозначающие чередование, сопоставление или возникновение событий.

Композиционная структура

Текст-повествование состоит из таких элементов, как:

• экспозиция - вступительная часть;
• завязка - событие, ставшее началом действия;
• развитие действия - непосредственно сами события;
• кульминация - итог сюжета;
• развязка - пояснение смысла произведения.

Это те структурные части, из которых обычно состоит повествование. Что это такое, можно понять, ознакомившись с примерами текстов. Довольно часто речи встречается в научной литературе. Здесь он представлен биографическими справками об истории открытий, изучением различных научных проблем и этапов, которые представлены в виде последовательности изменения исторических этапов, стадий и так далее.

Особенности повествования

Основная цель этого вида речи - это последовательно описать определенные события и показать все этапы его развития, начиная с завязки и заканчивая финалом. Развивающееся действие - это главный объект, на который ориентировано повествование. Что это именно так, можно убедиться, ознакомившись с признаками этого типа речи, среди которых:

Описание VS повествование

Что это два разных типа речи - известно, конечно, каждому, но далеко не все в курсе, в чем выражаются их основные различия. В основном, они отличаются в особенностях синтаксических построений и типах связи в предложениях. Главное отличие описания и повествования выражается в использовании различных видо-временных Так, в первом используются преимущественно а во втором - несовершенного. Кроме этого, для описания характерна параллельная связь, для повествования - цепная. Существуют и другие признаки, по которым можно различить эти типы речи. Так, в повествовании не используются безличные предложения, а в описательных текстах - наоборот.

Этот как и любой другой, имеет свои особенности и характерные черты, которые нужно брать во внимание, перед тем как решить или утверждать, что это описание или повествование. Что это - достаточно просто можно определить, ознакомившись со всеми представленными выше признаками.

Главная > Документ

ПОВЕСТВОВАТЕЛЬ В ЕГО ОТНОШЕНИИ К ПЕРСОНАЖАМ Эпическое повествование всегда ведется от чьего-то лица. В эпопее и романе, сказке и новелле прямо или кос-венно присутствует повествователь - своего рода посред-ник между изображенным и слушателем (читателем), свидетель и истолкователь происшедшего. Читатели далеко не всегда получают сведения о судьбе повествующего, об его взаимоотношениях с действующи-ми лицами, о том, когда, где и при каких обстоятельствах ведет он свой рассказ, об его мыслях и чувствах. Дух повествования часто бывает «невесом и бесплотен» (Т. Манн). А вместе с тем речь повествователя обладает не только изобразительностью, но и выразительной зна-чимостью; она характеризует не только объект высказы-вания, но и самого говорящего. В любом эпическом произведении запечатлевается ма-нера воспринимать действительность, присущая тому, кто повествует, свойственные ему «видение мира» и способ мышления. В этом смысле правомерно говорить об образе

повествователя. Понятие это прочно вошло в обиход ли-тературоведения благодаря работам Б. М. Эйхенбаума, В. В. Виноградова, М. М. Бахтина, Г. А. Гуковского. Эпи-ческая форма воспроизводит не только рассказываемое, но и рассказывающего, она художественно запечатлевает манеру говорить и воспринимать мир, а в конечном сче-те - склад ума и чувств повествователя, его характер. Характер повествователя обнаруживается не в его дейст-виях и не в прямых излияниях души, а в своеобразном повествовательном монологе. Выразитель-ные начала такого монолога, являясь его вторичной функ-цией, вместе с тем очень важны.

Не может быть полноценного восприятия народных сказок без пристального внимания к их повествователь-ной манере, в которой за наивностью и бесхитростностью того, кто ведет рассказ, угадываются ирония и лукавство, жизненный опыт и мудрость. Невозможно почувствовать прелесть героических эпопей древности, не уловив возвы-шенного строя мыслей и чувств рапсода и сказителя. И уж тем более немыслимо понимание произведений Пушкина и Гоголя, Л. Толстого и Достоевского, Лескова и Турге-нева, Чехова и Бунина без постижения «голоса» повест-вователя. Живое восприятие эпического произведения всегда связано с пристальным вниманием к той манере, в которой ведется повествование. Чуткий к словесному ис-кусству читатель видит в рассказе, повести или романе не только сообщение о жизни персонажей с ее подробнос-тями, но и выразительно значимый монолог повествовате-ля. В эпическом произведении важно соотношение между объектом и субъектом повествования, или, иначе говоря, точка зрения повествователя на то, что им изобра-жается. Широко распространен тип повествования (наиболее ярко представлен он классическими эпопеями античности), при котором акцентируется дистанция между персона-жами и тем, кто рассказывает о них. Повествователь говорит о событиях с невозмутимым спокойствием, ему присущ дар «всеведения», и его образ, образ существа, вознесшегося над миром, придает произведению колорит максимальной объективности. Недаром Гомера уподобля-ли небожителям-олимпийцам и называли «божественным». Художественные возможности такого повествования рассмотрены немецкой эстетикой романтизма. «В эпосе... нужен рассказчик, - читаем мы у Шеллинга, - который невозмутимостью своего рассказа постоянно отвлекал бы

От слишком большого участия к действующим лицам и направлял бы внимание слушателей на чистый результат». И далее: «...Рассказчик чужд действующим лицам, он не только превосходит слушателей своим уравновешенным созерцанием и настраивает их своим рассказом на этот лад, но как бы заступает место необходимости...» (104, 399). Основываясь на формах повествования, восходящих к Гомеру, теоретики неоднократно утверждали, что эпи-ческий род литературы - это художественное воплощение особого, «эпического» миросозерцания, которое отмечено максимальной широтой взгляда на жизнь и ее спокойным, радостным приятием. Подобные представления о содержательных основах эпической формы односторонни. Дистанция между по-вествователем и действующими лицами подчеркивается да-леко не всегда. Об этом свидетельствует уже античная проза: в романах «Метаморфозы» («Золотой осел») Апулея и «Сатирикон» Петрония персонажи сами рассказывают о виденном и испытанном. В таких произведениях выражает-ся взгляд на мир, не имеющий ничего общего с так называемым «эпическим миросозерцанием». В литературе последних двух-трех столетий возоблада-ло личностное, демонстративно субъективное повествова-ние. Повествователь стал смотреть на мир глазами одного из персонажей, проникаясь его мыслями и впечатлениями. Яркий пример тому - подробная картина сражения при Ватерлоо в «Пармском монастыре» Стендаля. Эта битва воспроизведена отнюдь не по-гомеровски: повествователь как бы перевоплощается в героя, юного Фабрицио, и смотрит на происходящее его глазами. Дистанция между ним и персонажем практически исчезает, точки зрения обоих совмещаются. Такому способу повествования порой отдавал дань Л. Толстой. Бородинская битва в одной из глав «Войны и мира» показана в восприятии не искушенного в военном деле Пьера Безухова; военный совет в Филях подан в виде впечатлений девочки Малаши. В «Анне Карениной» скачки, в которых участвует Врон-ский, воспроизведены дважды: один раз - пережитые им самим, другой - увиденные глазами Анны. Нечто подоб-ное свойственно также произведениям Достоевского и Чехова, Флобера и Т. Манна. Герой, к которому прибли-зился повествователь, изображается как бы изнутри. «Нужно перенестись в действующее лицо», - замечал Флобер. При сближении повествователя с кем-либо из персонажей широко используется несобственно-прямая

речь, так что голоса повествующего и действующего лица сливаются воедино. Совмещение точек зрения повествова-теля и персонажей в литературе XIX-XX вв. вызвано возросшим художественным интересом к своеобразию внутреннего мира людей, а главное - пониманием жизни как совокупности непохожих одно на другое отношений к реальности, качественно различных кругозоров и идейно-нравственных позиций.

В литературе XIX-XX вв. сформировался новый способ повествования, при котором рассказ о происшед-шем является одновременно внутренним монологом героя. Так построены повесть Гюго «Последний день приговорен-ного к смерти», рассказ Достоевского «Кроткая», «Лейте-нант Густль» Шнитцлера. Подобная форма повествования используется также в литературе «потока сознания» (Джойс, Пруст), где она служит воспроизведению внут-ренней жизни людей как хаотической и неупорядоченной. Способы повествования, таким образом, весьма разно-образны. Наиболее распространенная форма эпического изображения - рассказ от третьего, неперсонифицирован-ного лица, за которым стоит автор. Но повествователь вполне может выступить в произведении и как некое «я». Таких персонифицированых повествователей, высказы-вающихся от своего собственного, «первого» лица, естест-венно назвать рассказчиками 1 . Рассказчик часто является одновременно и персонажем произведения: либо второстепенным (Максим Максимыч в повести «Бэла» из «Героя нашего времени»), либо одним из главных действующих лиц (Гринев в «Капитан-ской дочке», Иван Васильевич в рассказе Л. Толстого «После бала»). Фактами своей жизни и умонастроениями многие из таких рассказчиков-персонажей близки (хотя и не тож-дественны) самим писателям. Это свойственно произведе-ниям автобиографическим («Детство. Отрочество. Юность» Л. Толстого, «Как закалялась сталь» Н. Островского). Но чаще судьба, жизненные позиции и переживания героя, ставшего рассказчиком, заметно отличаются от того, что присуще автору («Робинзон Крузо» Дефо, «Под-росток» Достоевского, «Моя жизнь» Чехова). В ряде произведений рассказчики высказываются в 1 Предлагаемое здесь разграничение понятий не является обще-признанным. Слова «повествователь» и «рассказчик» нередко исполь-зуются как синонимы.

Манере, которая не тождественна авторской, а порой резко с ней расходится. Таковы повести и романы, имеющие форму мемуаров и писем: «Юлия, или Новая Элои-за» Руссо, «Записки сумасшедшего» Гоголя. Реагируя на многочисленные нарекания читателей по поводу непра-вильностей языка романа «Бедные люди», Достоевский писал: «Во всем они привыкли видеть рожу сочинителя; я же моей не показывал. А им и не в догад, что говорит Девушкин, а не я, и что Девушкин иначе и говорить не может» (55, 86). Таковы и сказовые формы. Сказовое повествова-ние (сказ) ведется в манере, резко отличающейся от авторской, и ориентируется на формы устной речи. Сказ получил распространение в русской литературе XIX в. начиная с 30-х годов. Например, в слегка пародийных «Повестях Белкина» Пушкина дается сочувственно-ирони-ческая характеристика не только действующих лиц, но и рассказчиков. Подобной формой повествования пользова-лись Гоголь и Лесков, Вс. Иванов и Леонов, Бабель и Зощенко. «Неавторское» повествование (как имитирующее пись-менную речь, так и «сказовое») позволяет писателям свободнее и шире запечатлевать различные типы речевого мышления, в частности прибегать к стилизациям и паро-диям. Замена неперсонифицированного повествователя рас-сказчиком в пределах произведения оказывается источ-ником важных композиционных приемов. Это, во-первых, обрамление сюжета, вводящее и характеризующее рассказчика. Так, в своеобразную рамку повествования о Шахразаде и царе Шахрияре заключены сказки «Тысяча и одна ночь». Подобным образом оформ-лены циклы новелл эпохи Возрождения, в частности «Декамерон» Боккаччо. Обрамляющие эпизоды нередко придают таким циклам морально-дидактический смысл. В новой, прежде всего реалистической литературе обрамляющие эпизоды и основной сюжет нередко сос-тавляют внутреннее, смысловое, своего рода монтажное единство. Так, в рассказе Чехова «Человек в футляре» личность и судьба учителя Беликова приобретают более глубокую значимость благодаря обрамляющим эпизодам, в которых изображены расположившиеся на ночлег после охоты ветеринар Чимша-Гималайский и учитель Буркин. Существенную роль в эпических произведениях могут играть, во-вторых, вставные рассказы. Такова

сказка об Амуре и Психее, включенная в роман Апулея «Метаморфозы» («Золотой осел»), или история капитана Копейкина в «Мертвых душах» Гоголя.

Способы и приемы повествования, о которых шла речь, составляют особую сторону композиции эпического произ-ведения. Эта собственно повествовательная композиция порой оказывается сложной и много-плановой 1 . Реалистическая литература XIX-XX вв. знает произведения, на протяжении которых способы повествования неоднократно меняются. Писатели порой «поручают» рассказывать о событиях поочередно несколь-ким героям («Герой нашего времени» Лермонтова, «Бед-ные люди» Достоевского, «Иметь и не иметь» Хемингуэя, «Особняк» Фолкнера). Последовательность переходов от одного способа повествования к другому исполнена в этих произведениях глубокого художественного смысла. Накоп-ленные словесным искусством богатства повествовательной формы великолепно использованы в творчестве Т. Манна. Его роман «Лотта в Веймаре» - яркий образец содержа-тельно значимой повествовательной композиции. Во многих эпических произведениях важны эмоцио-нально-смысловые связи между высказываниями повест-вователя и персонажей. Их переплетение и взаимодействие придает художественной речи внутреннюю диало-гичность. Текст романа, повести, рассказа при этом запечатлевает совокупность разнокачественных и как-то сталкивающихся между собой сознаний и речевых манер. Голоса, принадлежащие разным лицам, могут не только воспроизводиться поочередно (сначала говорит кто-то один, потом - другой), но и соединяться в одних и тех же речевых единицах, что имеет место, во-первых, в несобственно-прямой речи и, во-вторых, в высказываниях повествователя или персонажа, пронизанных «чужими» мыслями и словами, которые приводятся в кавычках или как бы в кавычках. «Раскольников, - сказано в «Прес-туплении и наказании», - «безобразную» мечту как-то даже поневоле привык считать уже предприятием, хотя все сам себе не верил. Он даже шел теперь делать пробу своему предприятию, и с каждым шагом волне-ние его возрастало все сильнее и сильнее». В этом фраг- 1 Существует терминологическая традиция, согласно которой повест-вовательная композиция обозначается словом «фабула», используемым в данном случае полемично в формальной школе (см.: Поспелов Г. Н. Теория литературы. М., 1940. С. 175-176).

Менте некоторые слова («безобразная» мечта, «проба», «предприятие») соответствуют мышлению не повествовате-ля (для него эти слова в значительной мере чужие), а Раскольникова, обдумывающего план убийства. Наряду с «голосом» повествователя здесь присутствует и «голос» персонажа. И взаимодействием этих голосов Достоевский проникает в душу своего героя, а вместе с тем достигает глубины анализа его переживаний и намерений. Подобное повествовательное многоголосие свойственно не всем эпическим произведениям. Оно не ха-рактерно для так называемых, «канонических» жанров дав-них эпох. Так, в эпопеях античности безраздельно господ-ствовал возвышенно-неторопливый, торжественный голос повествователя, в тон которому высказывались и герои. В романах, напротив, широко представлены внутренняя диалогичность речи и ее многоголосие. Благодаря этой стороне повествовательной формы литература осваивает характерность мышления людей в богатстве и разнообра-зии его речевых форм; в поле зрения писателей попадают процессы духовного (прежде всего интеллектуального) общения между людьми. Художественно-познавательные возможности эпиче-ского рода литературы очень велики. Повествовательная форма свободно «вбирает» в себя различного типа сюже-ты. При этом в одних случаях событийность произведе-ния предельно активна, максимально выражена (творчест-во Достоевского, опиравшегося на традицию авантюрного романа); в других - ход событий ослабляется и не при-ковывает к себе читательского внимания, так что про-исшедшее как бы тонет в цепи психологических характе-ристик героев, их собственных раздумий, а также авторских описаний и рассуждений (повести Чехова 90-х годов, ро-маны Т. Манна «Волшебная гора» и «Доктор Фаустус»). Неторопливость развертывания действия весьма распрост-ранена в эпических жанрах. Порой, ссылаясь на выска-зывания Гёте и Шиллера, литературоведы утверждают, что «замедляющие мотивы» составляют существенную черту эпического рода литературы в целом (87, 1964, 48). К тому же объем текста эпических произведений прак-тически неограничен. Этот род литературы включает в себя как короткие рассказы (юмористика раннего Чехова, новеллы ОТенри), так и произведения, рассчитанные

на длительное слушание или чтение: многотомные эпопеи и романы, охватывающие жизнь с необычайной широтой. Таковы индийская «Махабхарата», древнегреческие «Илиада» и «Одиссея», «Война и мир» Л. Толстого, «Жан-Кристоф» Роллана, «Тихий Дон» Шолохова.

Эпическое произведение может «вобрать» в себя такое количество характеров, обстоятельств, событий, судеб, де-талей, которое недоступно ни другим родам литературы, ни какому-либо иному виду искусства. При этом повество-вательная форма способствует глубочайшему проникнове-нию во внутренний мир человека. Ей вполне доступны характеры сложные, обладающие множеством черт и свой-ств, незавершенные и противоречивые, находящиеся в дви-жении, становлении, развитии. Хотя все эти возможности эпического рода литературы используются далеко не во всех произведениях, со словом «эпос» прочно связано представление о художественном воспроизведении жизни в ее целостности, о раскрытии сущности целой эпохи, о масштабности и монументаль-ности творческого акта. Эпический род литературы как бы концентрирует в себе те возможности художественного познания действительности, которыми в большей или меньшей степени обладают и иные виды искусства. Не существует (ни в сфере словесного искусства, ни за его пределами) групп художественных произведений, ко-торые бы так свободно проникали одновременно и в глуби-ну человеческого сознания и в ширь бытия людей, как это делают повести, романы, эпопеи.

Глава XI

ОСОБЕННОСТИ ДРАМАТИЧЕСКИХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ Драматические произведения организуются высказыва-ниями персонажей. По словам Горького, «пьеса требует, чтобы каждая действующая единица характеризовалась словом и делом самосильно, без подсказываний со стороны автора» (50, 596). Развернутое повествовательно-описа-тельное изображение здесь отсутствует. Собственно автор-ская речь, с помощью которой изображаемое характери-зуется извне, в драме вспомогательна и эпизодична. Тако-вы название пьесы, ее жанровый подзаголовок, указание на место - и время действия, список персонажей, иногда

Сопровождаемый их краткой суммирующей характристи-кой, предваряющие акты и эпизоды описания сценической обстановки, а также ремарки, даваемые в виде коммента-рия к отдельным репликам героев. Все это составляет побочный текст драматического произведения. О с-н о в н о и же его текст - это цепь диалогических реплик и монологов самих действующих лиц. Отсюда некоторая органиченность художественных возможностей драмы. Писатель-драматург пользуется лишь частью предметно-изобразительных средств, ко-торые доступны создателю романа или эпопеи, новеллы или повести. И характеры действующих лиц раскрываются в драме с меньшей свободой и полнотой, чем в эпосе. «Драму я...воспринимаю, - замечал Т. Манн, - как искус-ство силуэта и ощущаю только рассказанного человека как объемный, цельный, реальный и пластический образ» (69, 386). При этом драматурги, в отличие от авторов эпических произведений, вынуждены ограничиваться тем объемом словесного текста, который отвечает запросам театрального искуссства. Сюжетное время в драме должно поместиться в строгие рамки времени сценического. А спектакль в привычных для европейского театра формах продолжается, как известно, не более трех-четырех часов. И это требует соответствую-щего размера драматургического текста. Вместе с тем у автора пьесы есть и существенные преимущества перед создателями повестей и романов. Один изображаемый в драме момент плотно примыкает к другому, соседнему. Время воспроизводимых драматур-гом событий на протяжении сценического эпизода (см. гл. X) не сжимается и не растягивается; персонажи драмы обмениваются репликами без сколько-нибудь за-метных временных интервалов, и их высказывания, как отмечал Станиславский, составляют сплошную, непрерыв-ную линию. Если с помощью повествования действие запечатлевается как нечто прошедшее, то цепь диалогов и монологов в драме создает иллюзию настоящего време-ни. Жизнь здесь говорит как бы от своего собственного лица: между тем, что изображается, и читателем нет по-средника - повествователя. Действие драмы протекает будто перед глазами читателя. «Все повествовательные формы, - писал Ф. Шиллер, - переносят настоящее в прошедшее; все драматические делают прошедшее настоя-щим» (106, 58). Драматический род литературы воссоздает действие с 241

максимальной непосредственностью. Драма не допускает суммарных характеристик событий и поступков, которые подменяли бы их детализацию. И она является, как заметил Ю. Олеша, «испытанием строгости и одновременно полета таланта, чувства формы и всего особенного и удивитель-ного, что составляет талант» (71, 252). Подобную же мысль о драме высказал Бунин: «Приходится сжимать мысль в точные формы. А ведь это так увлекательно».

Повествование в художественном произведении не всегда ведётся от лица автора.

Автор – это реальный человек, который живёт в реальном мире. Именно он продумывает свое произведение от начала (бывает, с эпиграфа, даже с нумерации (арабской или римской) до последней точки или многоточия. Это он разрабатывает систему героев, их портреты и взаимоотношения, это он делит произведение на главы. Для него не существует «лишних» деталей - если на окне в домике станционного смотрителя стоит горшок с бальзамином, то именно тот цветок понадобился автору.

Примеры произведений, где присутствует сам автор – это «Евгений Онегин» А. Пушкина и «Мертвые души» Н. Гоголя.

РАЗНИЦА МЕЖДУ

ПОВЕСТВОВАТЕЛЕМ И РАССКАЗЧИКОМ

Рассказчик - автор, рассказывающий устами персонажа. Рассказчик живет в каждом конкретном тексте – это, к примеру, старик и старуха, которые жили у самого синего моря. Он непосредственный участник каких-то событий.

А повествователь всегда находится над рассказчиком, он историю излагает целиком, являясь участником событий или свидетелем жизни героев. Повествователь - это персонаж, который представлен как писатель в произведении, но при этом он сохраняет особенности своей речи, своих мыслей.

Повествователь - тот, кто написал историю. Он может быть вымышленный или настоящий (тогда вводится понятие автор; то есть автор и повествователь совпадают).
Повествователь представляет писателя в произведении. Часто повествователя называют еще «лирическим героем». Это некто, кому писатель доверяет и свою собственную оценку событий и героев. Или эти точки зрения – автора-создателя и повествователя – могут быть близки.

Чтобы представить и раскрыть свой замысел во всей полноте, автор надевает на себя разные маски – в том повествователя и рассказчиков. Два последних – очевидцы событий, читатель им верит. Отсюда возникает ощущение достоверности происходящего. Автор будто на сцене – страницах произведения – играет один множество ролей созданного им спектакля. Поэтому так интересно быть писателем!

КТО РАССКАЗЫВАЕТ ИСТОРИЮ СИЛЬВИО?
В КАКОМ ЕЩЕ ПРОИЗВЕДЕНИИ АВТОР ПРИБЕГАЕТ
К ПОДОБНОМУ ПРИЁМУ?

Пушкин ехал в Болдино женихом. Однако женитьбе мешали денежные трудности. Ни у Пушкина, ни у родителей невесты избытка денег не было. На настроение Пушкина повлияла и эпидемия холеры в Москве, которая не позволяла ему ехать из Болдино. Именно во времена болдинской осени, среди многого прочего, и были написаны «Повести Белкина».

В самом деле, весь цикл написан Пушкиным, но в заглавии и предисловии указывается другой автор, псевдоавтор Иван Петрович Белкин, однако Белкин умер и его повести опубликовал некий издатель А.П. Известно также, что каждую повесть Белкин написал по рассказам нескольких «особ».

Цикл начинается предисловием «От издателя», написанного от имени некоего А.П. Пушкинисты считают, что это не сам Александр Пушкин , так как стиль совершенно не пушкинский, а какой-то витиеватый, полуканцелярский. Издатель не был лично знаком с Белкиным и поэтому обратился к соседу покойного автора за биографическими сведениями о нем. Письмо соседа, некоего ненарадовского помещика, полностью приводится в предисловии.

Пушкин Белкина представляет читателю все-таки как сочинителя . Сам Белкин передает повествование некоему повествователю – подполковнику И. Л. П. (о чем дается в сноске сообщение: (Прим. А. С. Пушкина.)

Ответ на вопрос: кто рассказывает историю Сильвио – раскрывается как матрёшка:

Пушкин биографический (известно, что когда-то сам поэт на дуэли ел черешню, стрелять не стал) →
Пушкин-автор (как создатель повести от замысла до воплощения) →
Издатель А.П. (но не сам Александр Сергеевич) →
Ненарадовский помещик (сосед покойного к тому времени Белкина) →
Белкин биографический (о нем подробно рассказал, как смог, сосед) →
Белкин-автор (записавший рассказ подполковника И. Л. П. ) →
Повествователь (офицер, который знал и Сильвио и графа-счастливчика) →
Рассказчики = Герои (Сильвио, граф, «мужчина лет тридцати двух, прекрасный собою»).

Повествование ведется от первого лица: рассказчик участвует в действии, именно ему, молодому армейскому офицеру, Сильвио поверяет тайну незаконченной дуэли. Интересно, что финал ее И.Л.П. узнает от противника Сильвио. Таким образом, рассказчик в повести становится и поверенным двоих персонажей, каждый из которых сам рассказывает свою часть повести, которая дана от первого лица и в прошедшем времени. Поэтому рассказанная история кажется достоверной.

Вот такое сложное построение, казалось бы, незамысловатой повести.

«Повести Белкина» - не просто веселое пушкинское произведение с забавными сюжетами. Люди, начинающие играть в литературных героев, оказываются во власти неких сюжетных закономерностей и становятся не только смешными, забавными, но рискуют по правде погибнуть на дуэли…» Получается, что не так и просты эти «Повести Белкина».

Все остальные повести цикла строятся подобным образом. Из других произведений можно назвать повесть «Капитанская дочка », которая написана от лица вымышленного персонажа - Петра Гринева. Он сам рассказывает о себе.
Гринев юн, честен и справедлив - только с такой позиции можно оценить разбойничью честь Пугачева, признанного защитниками государства самозванцем, "презренным бунтовщиком".

Сквозь слова рассказчика Гринёва слышен голос автора, Пушкина. Это его ирония сквозит в повествовании о детстве, воспитании Петруши, это Пушкин говорит устами своего героя о бессмысленности и беспощадности русского бунта.

В последней главе («Суд») Гринёв рассказывает о событиях, произошедших во время его заключения, со слов своих близких.

Можно вспомнить и Рудыго Панько, которому Николай Гоголь передал повествование «Заколдованного места ».

Точно так же строится глава «Максим Максимыч » из «Героя нашего времени » М. Лермонтова.

Повествование в художественном произведении не всегда ведётся от лица автора.

Автор – это реальный человек, который живёт в реальном мире. Именно он продумывает свое произведение от начала (бывает, с эпиграфа, даже с нумерации (арабской или римской) до последней точки или многоточия. Это он разрабатывает систему героев, их портреты и взаимоотношения, это он делит произведение на главы. Для него не существует «лишних» деталей - если на окне в домике станционного смотрителя стоит горшок с бальзамином, то именно тот цветок понадобился автору.

Примеры произведений, где присутствует сам автор – это «евгений онегин» а. Пушкина и «мертвые души» н. Гоголя.

Разница между Повествователем и рассказчиком

Повествователь - рассказывающий автор, это персонаж художественного мира. Рассказчик - автор, рассказывающий устами персонажа. Рассказчик живет в каждом конкретном тексте – это, к примеру, старик и старуха, которые жили у самого синего моря. Он непосредственный участник каких-то событий.

А повествователь всегда находится над рассказчиком, он историю излагает целиком, являясь участником событий или свидетелем жизни героев. Повествователь - это персонаж, который представлен как писатель в произведении, но при этом он сохраняет особенности своей речи, своих мыслей.

повествователь - тот, кто написал историю. Он может быть вымышленный или настоящий (тогда вводится понятие автор; то есть автор и повествователь совпадают).

повествователь представляет писателя в произведении. Часто повествователя называют еще «лирическим героем». Это некто, кому писатель доверяет и свою собственную оценку событий и героев. Или эти точки зрения – автора-создателя и повествователя – могут быть близки.

чтобы представить и раскрыть свой замысел во всей полноте, автор надевает на себя разные маски – в том повествователя и рассказчиков. Два последних – очевидцы событий, читатель им верит. Отсюда возникает ощущение достоверности происходящего. Автор будто на сцене – страницах произведения – играет один множество ролей созданного им спектакля. Поэтому так интересно быть писателем!

Кто рассказывает историю сильвио?

К подобному приёму?

Пушкин ехал в болдино женихом. Однако женитьбе мешали денежные трудности. Ни у пушкина, ни у родителей невесты избытка денег не было. На настроение пушкина повлияла и эпидемия холеры в москве, которая не позволяла ему ехать из болдино. Именно во времена болдинской осени, среди многого прочего, и были написаны «повести белкина».

В самом деле, весь цикл написан пушкиным, но в заглавии и предисловии указывается другой автор, псевдоавтор иван петрович белкин, однако белкин умер и его повести опубликовал некий издатель а.п. известно также, что каждую повесть белкин написал по рассказам нескольких «особ».

Цикл начинается предисловием «от издателя», написанного от имени некоего а.п. пушкинисты считают, что это не сам александр пушкин, так как стиль совершенно не пушкинский, а какой-то витиеватый, полуканцелярский. Издатель не был лично знаком с белкиным и поэтому обратился к соседу покойного автора за биографическими сведениями о нем. Письмо соседа, некоего ненарадовского помещика, полностью приводится в предисловии.

Пушкин белкина представляет читателю все-таки как сочинителя. Сам белкин передает повествование некоему повествователю – подполковнику и. Л. П. (о чем дается в сноске сообщение: (прим. А. С. Пушкина.)

Ответ на вопрос: кто рассказывает историю сильвио – раскрывается как матрёшка:

Пушкин биографический (известно, что когда-то сам поэт на дуэли ел черешню, стрелять не стал) →

Издатель а.п. (но не сам александр сергеевич) →

Ненарадовский помещик (сосед покойного к тому времени белкина) →

Белкин биографический (о нем подробно рассказал, как смог, сосед) →

Повествователь (офицер, который знал и сильвио и графа-счастливчика) →

Рассказчики = герои (сильвио, граф, «мужчина лет тридцати двух, прекрасный собою»).

Повествование ведется от первого лица: рассказчик участвует в действии, именно ему, молодому армейскому офицеру, сильвио поверяет тайну незаконченной дуэли. Интересно, что финал ее и.л.п. узнает от противника сильвио. Таким образом, рассказчик в повести становится и поверенным двоих персонажей, каждый из которых сам рассказывает свою часть повести, которая дана от первого лица и в прошедшем времени. Поэтому рассказанная история кажется достоверной.

вот такое сложное построение, казалось бы, незамысловатой повести.

«повести белкина» - не просто веселое пушкинское произведение с забавными сюжетами. Люди, начинающие играть в литературных героев, оказываются во власти неких сюжетных закономерностей и становятся не только смешными, забавными, но рискуют по правде погибнуть на дуэли…» получается, что не так и просты эти «повести белкина».

Все остальные повести цикла строятся подобным образом. Из других произведений можно назвать повесть «капитанская дочка», которая написана от лица вымышленного персонажа - петра гринева. Он сам рассказывает о себе.

гринев юн, честен и справедлив - только с такой позиции можно оценить разбойничью честь пугачева, признанного защитниками государства самозванцем, "презренным бунтовщиком".

в последней главе («суд») гринёв рассказывает о событиях, произошедших во время его заключения, со слов своих близких.

можно вспомнить и рудыго панько, которому николай гоголь передал повествование «заколдованного места».

Точно так же строится глава «максим максимыч» из «героя нашего времени» м. Лермонтова.

С точки зрения литературы притча - небольшой аллегорический и поучительный рассказ. С философской - история, используемая в качестве иллюстрации тех или иных положений учения. Понимание смысла притчи приходит только с освобождением от всяческих стереотипов, шаблонного мышления и формальной логики - с пробуждением непосредственного восприятия и самостоятельного мышления. Расшифровка смысла и символики притчи в большой степени зависит от культурного уровня воспринимающего, и хотя иногда притча сопровождается моралью, эта мораль, как правило, не исчерпывает всей полноты ее смысла, а лишь акцентирует внимание на ее определенных аспектах. Каждая притча - выражение духовного опыта множества жизней. Конечно, содержание притчи понимается слушающим в зависимости от особенностей его сознания. Известный английский писатель Джон Фаулз так писал о роли метафор: «Описывать реальность невозможно, можно лишь создавать метафоры, ее обозначающие. Все человеческие средства и способы описания (фотографические, математические и прочие, так же как и литературные) метафоричны. Даже самое точное научное описание предмета или движения есть лишь сплетение метафор».
Притчи можно отнести к метафорическим повествованиям. Они отражают ценности, интерпретации, идеи, обобщают имеющийся опыт, выводят человека за границы реальной жизни. Человек всегда учится сам, и каждый делает выводы самостоятельно (часто совершенно разные на основе одной и той же истории).
Церковнославянское слово «притча» состоит из двух частей - «при» и «тча» («теку», «бегу», «поспешаю»). В греческой Библии притчи называются паремиями (паре - «при», мия - «путь») и означают что-то вроде верстового столба (то есть указателя, который руководит человеком на пути жизни).
Существует несколько определений понятия «притча». ПРИТЧА (слав. притъка - «случай», «происшествие») - иносказание, образный рассказ, часто употребляемый в Библии и Евангелии для изложения веро­учительных истин. В отличие от басни притча не содержит прямого наставления, морали. Слушатель сам должен их вывести. Поэтому свои притчи Христос обычно заканчивал восклицанием: «Имеющий уши слышать да слышит!» ПРИТЧА - малый дидактико-аллегорический литературный жанр, заключающий в себе моральное или религиозное поучение (глубинную премудрость). В ряде своих модификаций близка басне. Универсальное явление в мировом фольклоре и литературе (например, притчи Евангелий, в том числе о блудном сыне).
Легенды и притчи всегда играли важную роль в истории человечества, и до сегодняшнего дня они остаются для нас прекрасным и эффективным средством развития, обучения и общения. Красота притчи заключается в том, что она не делит человеческий ум на вопрос и ответ. Она просто дает людям намек на то, каким все должно быть. Притчи - это косвенные указания, намеки, которые проникают в сердца подобно семенам. В определенное время или сезон они прорастут и дадут всходы.
Сказки, мифы, легенды, былины, сказы, бытовые истории, сказки-загадки, сюжетные анекдоты, притчи меньше обращались к разуму, к ясной логике, а больше к интуиции и фантазии. Люди использовали истории как средство воспитательного воздействия. С их помощью в сознании людей закреплялись нравственные ценности, моральные устои, правила поведения. С древних времен истории были средством народной психотерапии, которое врачевало душевные раны.
Метафора всегда индивидуальна. Метафоры проникают в область бессознательного, активизируют потенциальные возможности человека и представляют собой не жесткое указание, не директиву - они только лишь намекают, направляют, наставляют, воспринимаются не посредством выводов и умозаключений, а непосредственно, чувственно, образно: мы сначала воспринимаем метафору, а потом ищем объяснение.
Цели использования метафор:
- компактность общения (быстро и кратко донести до слушателей мысль, обеспечить ее понимание партнером);
- оживление языка (источник ярких образов и символов, обеспечивающих эмоциональную окраску передаваемой информации и легкость понимания содержания, способствуют развитию образного мышления и стимулируют воображение);
- выражение невыразимого (ситуация, которую лаконично и ясно прозаическим языком выразить весьма затруднительно).
Все истории можно разделить на две основные группы:
1) закрепляющие и пропагандирующие существующие принципы, взгляды и нормы;
2) подвергающие сомнению незыблемость существующих правил поведения и норм жизни.
Если говорить о функциях притч и всех остальных видов коротких рассказов, то можно назвать следующие (список открыт и не имеет исчерпывающего характера):
1. Функция зеркала. Человек может сравнить свои мысли, переживания с тем, о чем рассказывается в истории, и воспринять то, что в данное время соответствует его собственному психическому образу. В этом случае содержание и смысл становятся зеркалом, в котором каждый может увидеть себя и окружающий его мир.
2. Функция модели. Отображение конфликтных ситуаций с предложением возможных способов их разрешения, указание на последствия тех или иных вариантов решения конфликтов. Сегодня много говорят о так называемых кейсах, или методике рассмотрения ситуаций, как о чем-то новом в образовании. При этом забывается, что притчи всегда задавали определенную модель для рассмотрения определенных тем, были первыми образовательными кейсами.
3. Функция посредника. Между двумя людьми (учеником - учителем, взрослым - молодым) при существующем внутреннем противостоянии появляется посредник в виде истории. Благодаря ситуативной модели какой-либо истории можно в щадящей форме сказать другому человеку то, что могло бы быть агрессивно воспринято при прямом указании. В данном случае можно говорить об особой психологической ауре, которую создает притча или короткая история. Эта аура нивелирует различия возрастные, культурные, религиозные и социальные, снижает градус противоборства и позволяет создать единое пространство обсуждения.
4. Функция хранителя опыта. Истории являются носителями традиций, они становятся посредниками в межкультурных отношениях, через них облегчается процесс возвращения человека на более ранние этапы индивидуального развития, они несут альтернативные концепции.
Недосказанность и подсказка - два противоположных полюса учебного процесса. «Учитель лишь указывает путь, а посвященный идет по нему» - гласит древняя мудрость. И немалая роль в «указании пути» отводится притчам. Эти истории становятся некими метафорами, которые помогают в следующих направлениях:
- облегчают осознание системы отношений, снижают воздействие негативных эмоций;
- раскрывают творческий потенциал каждого человека;
- способствуют развитию самосознания;
- являются связующим звеном между людьми, между человеком и окружающей действительностью, между мыслями и эмоциями и т. п.
Понимание и проживание через метафорическую историю содержания, свойственного внутреннему миру любого человека, позволяют подростку и взрослому распознать и обозначить свои переживания и собственные психические процессы, понять их смысл и важность каждого из них. Метафорические истории имеют буквальный смысл и скрытый (восприятие сознанием и подсознанием). Метафорические повествования выполняют важнейшую функцию социализации личности, охватывая как конкретные аспекты жизнедеятельности человека, так и базовые человеческие ценности.
Метафора - это творческий способ описания потенциально сложной ситуации, который предлагает новые пути выхода из нее, изменение точки зрения человека. Человек оказывается способным посмотреть на себя под непривычным углом, выявить и проанализировать личностные особенности и поведенческие характеристики. Люди лучше помнят информацию, если повествование эмоционально окрашено и подключены эмоции воспринимающего. Повествования содействуют построению ассоциаций - помогают связывать одно слово с другим, картиной, звуком или чувством. Процессы осмысления, передачи, изучения и запоминания информации протекают с помощью пяти чувств. У каждого человека одно из этих чувств доминирующее.
Две основные функции социализации через метафорические истории: коммуникация и обучение. Аристотель очень точно подметил: «Создавать хорошие метафоры - значит подмечать сходство». Можно выделить два вида метафор - эпизодические (метафоры, маркирующие одно звено в ходе рассуждений, вызывающее затруднения в понимании) и сквозные (метафоры, на которых построен весь сюжет). Большой толковый словарь русского языка 1998 г. определяет историю как рассказ о прошедшем, об узнанном. Это описание события или множества событий, которые могут быть как правдой, так и вымыслом.
Виды метафорических повествований:
пословицы (сжатое выражение какой-либо грани опыта, имеющего некий обобщенный поучительный смысл, - «Без труда не вынешь рыбку из пруда»);
поговорки (часть суждения, лишенного обобщающего поучительного смысла, - «Семь пятниц на неделе»);
анекдоты (короткий рассказ об историческом лице, происшествии, вымышленный юмористический рассказ с неожиданным концом может быть рассказан с двойной целью - разрядить атмосферу и сообщить информацию);
басни (жанр нравоучительного или сатирического - обычно короткого, стихотворного - рассказа, иносказательно изображающего людей и их поступки);
притчи (относительно краткий, афористичный рассказ аллегорического жанра, отличающийся тяготением к глубинной премудрости религиозного или моралистического порядка, спецификой является отсутствие описательности);
легенды (устные рассказы, в основе которых лежат чудо, фантастический образ или представление, преподносимые как достоверные, отличаются от преданий фантастичностью, от притч - обилием деталей, претендуют на достоверность в прошлом);
мифы (возникшее на ранних этапах истории повествование, фантастические образы которого - боги, легендарные герои, события и т. п. - были попыткой обобщить и объяснить различные явления природы и общества, особый взгляд на мир, стремление передать непознанное понятными словами);
истории (яркое, живое изображение неких реально происшедших событий с целью осмысления их значения, могут быть рассказаны от первого или третьего лица);
поэзия (стихотворные произведения, специально организованные при помощи рифмы и ритма, представляют собой квинтэссенцию некой грани жизненного опыта в метафорическом воплощении);
сказки (изначально воспринимаются как вымысел, игра фантазии).
Чтобы не перечислять каждый раз все формы сюжетных текстов, в дальнейшем будет использоваться общее наименование - короткие метафорические истории (КМИ).

Основные элементы коротких метафорических историй:
- высокая степень символичности, передача смысла и идей через образы, аллегории, недоговоренности, абстракции и т. п.;
- акцент на эмоциональную сферу - стремление добиться особого состояния, когда человек может испытать озарение (инсайт), перемещение акцентов с рационального на иррациональный компонент, преобладание чувств над разумом;
- неоднозначность - многоплановый характер, дающий простор для разных трактовок и пониманий;
- свобода трактовок - отсутствие императивного характера, избегание жесткости и категоричности в повествовании, невозможность цензурирования и навязывания определенной трактовки (идеологического давления);
- поддержка творчества через невозможность исчерпания смысла, неоднозначность и высокий потенциал развития при раскрытии смысла истории;
- разновозрастной и поликультурный характер сюжета - его доступность для понимания независимо от социального или иного опыта, когда каждый человек может найти что-то необходимое для себя;
- актуальность - вневременной и непреходящий характер затрагиваемых вопросов, широта и глубина содержательных линий;
- простота и доступность языка изложения - легкость проникновения в сознание, доходчивость, демократичность.
Как нельзя образование представить без учителя, так невозможно представить его без коротких сюжетных историй, имеющих разные названия - притчи, анекдоты, истории, рассказы, сказки, легенды, загадки и т. п. Все они показывают модели жизненных ситуаций в разных областях. Сюжетные истории могут закреплять и пропагандировать существующие принципы, взгляды и нормы. Но они могут и подвергать сомнению незыблемость существующих правил поведения и норм жизни. Это описание события или множества событий, которые могут быть как правдой, так и вымыслом. Само слово «история» в переводе с греческого historia означает «рассказ о прошедшем, об узнанном». Большой толковый словарь русского языка дает такие определения: «действительность в процессе развития», «последовательный ход развития, изменения чего-либо», «рассказ, повествование», «происшествие, событие, случай». Определим в виде схемы ключевые требования, которые повышают образовательный потенциал историй при изучении дисциплин гуманитарного цикла.
Образность - воздействие на эмоции, умение создать яркий образ, запоминающийся и отпечатывающийся не только в памяти, но и в душе, метафоричность. Обеспечивает эмоциональную окраску передаваемой информации, способствует развитию воображения.
Для педагога всегда будет оставаться открытым вопрос о том, нужно ли делать достоянием группы мораль истории, которую услышали обучаемые, или они сами должны давать интерпретации. В каждом подходе есть свои положительные стороны и риски. Озвучивание разных позиций показывает многомерность сюжета и разное понимание, но размывает смысл, ради которого история была рассказана или вводит в заблуждение.
Следующим важным требованием к историям является их сжатость. Классно-урочная система ставит учителя в жесткие временные рамки, не позволяющие использовать длинные рассказы с обилием деталей. Да и новое поколение учеников не расположено к объемным текстам. Краткость при высокой концентрации изложения позволяет удерживать интеллектуальную и эмоциональную вовлеченность. Компактность сообщения помогает быстро и кратко донести до слушателей мысль, обеспечить ее понимание учащимися.
Яркость - оригинальность изложения, неожиданные повороты (чтобы не было эффекта рассказа анекдота, когда все слушающие уже знают его окончание). Для образовательного эффекта чрезвычайно важно вызвать удивление, пробудить интерес. Тогда появится мотивация рассуждать, узнавать что-то новое, высказывать свои соображения, обмениваться мнениями. Сказки, мифы, притчи в большей степени обращаются к интуиции и фантазии. С древнейших времен люди использовали истории как средство воспитательного воздействия. С их помощью в сознании закреплялись нравственные ценности, моральные устои, правила поведения. Истории были средством народной психотерапии, которое врачевало душевные раны.
Глубина определяется много­аспектностью содержания повествования, чей многоплановый характер дает простор для разных трактовок и пониманий. В той или иной истории важен потенциал разных взглядов и позиций, возможность увидеть свой смысл, обратить внимание на определенный символ, определить индивидуально значимые метафоры.
Простота заключается в понятности и доступности изложения. Необходимо учитывать терминологию, объем текста, возможность его восприятия в данном возрасте. Но это вовсе не означает примитивность. За внешне простыми сюжетами могут стоять очень важные идеи.
Наконец, под практичностью понимаются связь с повседневностью и жизненной практикой, личностное обращение, соотнесение с интересами человека. Важно, чтобы история не только обращалась к «седой старине», но и поднимала «вечные» вопросы, существующие независимо от эпох, поколений и стран.
Высокий образовательный потенциал коротких метафорических историй может воплощаться в их использовании в разных направлениях:
- для проведения мотивационных аспектов занятия;
- для изучения в качестве самостоятельного документа или текста с комплексом вопросов и заданий;
- для выполнения творческого задания, когда история может быть «восстановлена» по предложенным фрагментам или элементам или же создана заново на основе отрывочных сюжетных линий;
- для завершения занятия, подведения его итогов или обращения внимания на самые важные ценностные аспекты изученного содержания той или иной темы.
При этом всегда надо помнить об опасности преобладания эмоционального над рациональным при использовании такого необычного образовательного инструментария.
Формы и способы работы с короткими метафорическими историями могут быть самыми разнообразными:
- сформулировать основную мысль или проблему, главную тему или соотнести тему занятия со смыслом истории;
- предложить окончание (дать собственные версии с пояснением, что в данном случае представляется значимым);
- вставить «пропущенные» слова (на основе заготовленного учителем текста с пропусками, которые в данной форме работы могут быть связаны с ключевыми понятиями, смысловыми акцентами или языковыми особенностями текста);
- предложить свои иллюстрации для данной истории (существующие классические произведения живописи, собственные образы, возможные фото и т. п.);
- дать собственное название истории (озаглавить), написать к ней небольшую аннотацию (можно также предложить придумать сценарий ролика или даже снять его, используя знания и умения из разных учебных дисциплин);
- сделать разбор текстового документа (в том числе анализ символов, структуры, понятийного аппарата, исторического контекста);
- сформулировать несколько возможных выводов (пониманий смысла);
- рассмотреть историю с ролевой позиции (представителя определенной исторической эпохи, культуры, религиозной группы, профессии, социальной роли т. п.);
- предложить собственные вопросы или ответить на уже поставленные;
- представить аргументацию позиции автора или выдвинуть контр­аргументы;
- провести сравнение нескольких историй или подобрать подобную метафорическую историю по рассматриваемому вопросу (теме);
- предположить место, время или ситуацию, где данная история была бы уместна в наибольшей степени и имела бы максимальный эффект влияния (или была бы неуместна).
Следует особо подчеркнуть ключевую роль учителя - рассказчика и повествователя. Если ему самому сюжет не будет интересен, если он не увидит в нем проблемы и потенциала личностного развития для своих учеников, то рассказывание историй превратится в ритуальное действие, не имеющее большого смысла. Тон, интонации, манера рассказа всегда показывают отношение к данной истории. Поэтому не каждый может смешно рассказывать анекдоты, пусть и самые удачные. Исходя из этого положения, невозможно под определенные темы школьных курсов дать рекомендацию использовать конкретную метафору или сюжет. Учитель на основании особенностей своего класса и своего собственного восприятия должен определить, стоит ему рассказывать какую-либо историю или нет, будет ли повествование мотивировать учащихся или станет формальным фрагментом.

​Андрей ИОФФЕ, профессор Московского городского педагогического университета, доктор педагогических наук