Одна из самых поэтичных повестей, вошедших в сборник «Повести покойного Ивана Петровича Белкина», «Метель» была написана Пушкиным в 1830 году. Она стала последней в цикле. Местом написания стало Болдинское имение поэта. Именно на этот период творчества, именуемый Болдинской осенью, приходится самая творчески активная пора в жизни Пушкина. В это время он находится вдали от дома, улаживая финансовые вопросы перед свадьбой с Натальей Гончаровой, но заставшая деревню эпидемия холеры продлила пребывания поэта в имении.
Издана повесть была в 1831 году. Цикл «Повести Белкина» был опубликован не под именем Пушкина. Скорее всего, причиной было предположение поэта о том, что написанное будет принято публикой холодно. Тогда так не писали – просто и ясно, без «романтического тумана». Однако в своем письме, адресованном Плетневу Александр Сергеевич просит «Смирдину шепнуть мое имя, чтобы он перешепнул покупателям». В тексте предисловия художник оставил опознавательные знаки, по которым можно было угадать истинного автора повестей.
Критика была разнообразная. Чернышевский высказывался о том, что цикл уступает другим его прозаическим произведениям, а Дружинин пишет: «Повестей Белкина», по нашему мнению, не должен проходить молчанием ни один человек, интересующийся русскою прозою... Влияние, ими произведенное, отчасти выразилось чуть ли не на всех наших романах и повестях». Толстой позже скажет о творении Пушкина: «Давно ли вы перечитывали Пушкина? Сделайте мне дружбу - прочтите сначала все «Повести Белкина». Их надо изучать и изучать каждому писателю».
Сюжетная линия, образы
Название повести сразу настраивает читателя на атмосферу произведения. В названии читатель может увидеть предвкушение острого, динамичного, тревожного действа, драматического развития, непредсказуемости сюжетной линии. Подтверждает драматические упования читателя эпиграф, представляющий собой фрагмент из поэмы Жуковского «Светлана». Он продолжает развивать заявленную в названии тревожную, динамичную тему, настраивает на романтический лад. Интенсивное движение, пульс поэтических строк носит смятенный, вихревой характер.
С эпиграфом резко контрастирует начало повести, где царит эпическое спокойствие и подчеркнутая обыденность. Читателя сразу знакомят с главным персонажем. В описании Марьи Гавриловны прослеживается легкая ирония от лица повествующего, заключенная в союзе «и»: «стройной, бледной и семнадцатилетней девицы». Молодая девушка, живущая в уездном повести, воспитана на французских романах. Она нежная, любящая, романтическая натура, влюбленная в бедного прапорщика Владимира Николаевича, который гостил у них в деревне по соседству. Тот искренне и пылко влюблен в Марью. Девушка понимает, что родители не позволят ей выйти замуж за несостоятельного человека, потому решается на рискованный шаг – тайное венчание.
Внезапная метель, занесшая деревенские дороги, сыграла в повести одну из главных ролей. Именно разбушевавшаяся стихия стала причиной того, что Марья была обвенчана с другим мужчиной, а ее возлюбленный заблудился по дороге и отыскал церковь только на утро. Им овладевает отчаяние, когда он понимает, что не может найти дорогу до церкви. Это стечение обстоятельств ничто иное, как неизбежный рок, что понимает читатель в конце произведения. Узнав о том, что избранница обвенчана с другим, Владимир возвращается в полк. Вскоре поступает известие о том, что прапорщик погиб в Бородинском сражении.
Тем временем Марья остается с богатым наследством от умершего отца. Она отказывает всем женихам, которые частенько сватаются к ней, храня, казалось бы, верность бывшему возлюбленному. Никто не знает, что она была по ошибке обвенчана с неизвестным ей человеком.
Когда война заканчивается, в деревню приезжает полковник по фамилии Бурмин, чтобы погостить. Они с Марьей нравятся друг другу, но между героями есть какая-то неловкость. Полковник рассказывает девушке о той ситуации, в которой во время сильного ненастья он был обвенчан с неизвестной девушкой. Он не знает ничего о своей «случайной» жене. Оказывается, что обвенчаны были Марья и Бурмин. Героев ожидает счастливый финал.
Проблематика, литературное направление
Литературное направление повести – сентиментализм. Центральной темой являются взаимоотношения человеческой личности и Судьбы, ее каприза, значения в жизни каждого, ее непредсказуемой воли. Необдуманное согласие на женитьбу одного, опоздание на венчание другого решило судьбу Марьи Гавриловны. Тема судьбы, рока всецело раскрыта в самом конце повести, ведь сама судьба свела двух случайно обвенчанных молодых людей.
- «Метель», краткое содержание повести Пушкина
- «Капитанская дочка», краткое содержание по главам повести Пушкина
Виктор (Виктор Бальтазар Эмиль) Гофман родился в Москве в семье фабриканта мебели. Закончил 3-ю московскую гимназию. Поступил на юридический факультет Московского университета, который окончил в 1909 г.
Стихи начал писать в раннем детстве. Первые публикации стихов поэта (в детских журналах «Светлячок», «Муравей», «Детское чтение») относятся ещё ко времени обучения в гимназии. В 1903 г. его стихи печатались в «Северных цветах». К тому времени Гофман был уже знаком с В. Брюсовым и . В 1905 г. вышел сборник стихов «Книга вступлений». Свой художественный метод Гофман называл «интимизмом». Он считал, что чем субъективнее художник, тем более ему подвластно понимание реальности.
Еще будучи студентом, Гофман занимался журналистикой, сотрудничал со многими московскими газетами и журналами («Русский голос», «Русский листок», «Москвич», «Искусство» и др.)
После окончания университета переехал в Петербург. Из-за материальных трудностей продолжал заниматься журналистикой, работал в газетах «Речь», «Слово», «Новом журнале для всех».
Весной 1911 г. уехал в заграничное путешествие. В августе этого же года, находясь в состоянии депрессии, покончил собой выстрелом из револьвера в номере парижского отеля.
В 1917 г. под редакцией В. Брюсова вышло двухтомное собрание сочинений В. Гофмана.
Когда порой томлюсь прибоями
Моей тоски
Жалею я, зачем с тобою мы
Не мотыльки?
Была б ты вся воздушно-белая,
Как вздохи грез,
Летала б вкрадчиво-несмелая,
Средь жарких роз.
Летать с тобой так соблазнительно
Среди цветов.
О, как нежна, как упоительна
Жизнь мотыльков.
1902
| У ОЗАРЕННОГО ОКОНЦА |
Как прежде ярко светит солнце
Среди сквозящих облаков.
Озарено твое оконце
Созвучной радугой цветов.
Скользя по облачкам перистым,
Бежит испуганная тень.
И на лице твоем лучистом -
Изнемогающая лень.
Ах, я в любви своей не волен…
Меж нами - ласковый союз.
Безумно болен… и таюсь.
Ты вся, как этот свет и солнце,
Как эта ласковая тишь.
У озаренного оконца
Ты озаренная сидишь.
А я тревожен, я бессилен…
Во мне и стук, и свист, и стон.
Ты знаешь город - он так пылен?
Я им навек порабощен.
Ах, я в любви своей не волен…
Меж нами - ласковый союз.
Но ты не знаешь, что я болен,
Безумно болен… и таюсь.
Листья осенние желтого клена,
Кружитесь вы надо мной.
Где же наряд ваш, нежно-зеленый,
Вам подаренный весной?
Брошены вы, как цветы после бала,
Как после пира венки,
Словно поношенный хлам карнавала,
Изодранный весь на куски.
Вы отслужили, и вы уж не нужны,
Презренный, растоптанный сор,
Ваш жаркий багрянец, осенне-недужный,
Мой только радует взор.
Прах позабытый умолкшего пира,
Где разрушено все, разлито,
Листья, вы образ безумного мира,
Где не ценно, не вечно ничто.
Где все мгновенно и все - только средство
В цепи безумий звено,
Где и весна, и светлое детство
Гибели обречено.
Листья, вы будите скорбь без предела
Жаром своей желтизны,
Вы для меня ведь - любимое тело
Так рано умершей весны.
Как же могу я легко, как другие,
Вас растоптавши, пройти,
Желтые листья, листья сухие
На запыленном пути?
<1907>
| ВДВОЕМ |
Морозная ночь. На окне бриллианты.
Мерцает и блещет их снежная грань.
Душистые волосы, шпильки и банты
И тело сквозь тонкую грань.
Какое безумье, какая истома
К губам исступленным припасть,
И с них, как с волшебных краев водоема
Принять безысходную страсть!
Всё глуше, протяжней и все погребальней
Метельный напев за окном.
А здесь, в этой душной, натопленной спальне,
Какое безумье вдвоем!
Там шумная вьюга, там песни метели,
Подобные пению труб.
А здесь на горячем, на трепетном теле -
Следы обезумевших губ!
Закрыты глаза, обессилено тело,
Сползли волоса на виски.
Но груди как прежде упруги и белы,
Как граненый опал их соски.
Не надо теперь никаких достижений,
Ни истин, ни целей, ни битв.
Вся жизнь в этом ритме безумных движений -
Ему исступленье молитв!
Пусть мир сотрясают снега и метели
И громы архангельских труб.
Всё в этом горячем, порывистом теле
Открыто безумию губ.
<1908>
| ВЕСНЕ |
Весна, приди, не медли боле, -
Мое унынье глубоко, -
Моей усталой, тихой боли
Коснись ласкающе-легко.
Я изнемог от дум бессильных,
От исступления в борьбе,
Как узник из глубин могильных,
Тянусь я с трепетом к тебе.
Природы грустный отщепенец,
Восславивший природный ум,
Я жалкий пленник жалких пленниц -
Навек порабощенных дум…
О, если б быть опять ребенком,
Не думать горько ни о чем,
Тонуть в сиянье нежно-тонком
Под воскрешающим лучом.
Чтоб, затушив мятеж сознанья,
Приникнуть к шелестам травы,
Впивая тихое сиянье
Непостижимой синевы.
<1908>
Виктор Гофман
Виктор Генрихович Гофман родился в 1950 году в Одессе.
Окончил Литинститут (1977).
Публиковался в журналах - «Юность», «Знамя», «Новый мир».
Автор книг стихов: “Медленная река”. М., 1982; “Волнение звука”. М., 1990; “В плену свободы”. СПб., 1996.
Член Союза писателей с 1985 года.
30 октября в своей московской квартире на Малой Грузинской улице был найден убитым поэт Виктор Гофман. На его теле обнаружены признаки насильственной смерти, имеется пулевое ранение. Виктору Гофману было 65 лет. Сын героя Советского Союза, летчика и писателя Генриха Гофмана, он погиб от рук людей, позарившихся, очевидно, на его коллекцию монет, ордена и медали отца-фронтовика.
Отмечается, что были украдены орден Ленина, Звезда Героя Советского Союза, ордена «Боевого Красного Знамени», «Отечественной войны», «Красной Звезды» и коллекция монет...
| Виктор Гофман | |
"Витя, Витя, поздно кричать вслед, что ты значил для меня, кем ты был, как бережно и ласково относилась к тебе, большому ребёнку...
Эти наши публикации, переписки и переговоры (всё о стихах!); эти твои появления, высоченный, элегантный, с каким-нибудь кульком из кондитерской внизу, (и с детской радостью и восторгом сам же и съедал эти убогие, но навороченные дорогущие сладости, которые я всё подвигала к тебе, уверяя, что мне такое нельзя...).
А этот твой рассказ об операции на глазах, - потрясённо рассказывал, сам хохотал и крутил головой - как сразу после операции, когда вообще ничего нельзя, бежал по Москве на своих длинных ногах за смывающимся такси, я говорила: "Сумасшедший!", он был рассеянно-доволен....
Вот всегда так - теперь и не знаешь, как быть, рухнули все дела и планы, и всё пропало, потому что не стало этого почти святого отшельника на Малой Грузинской, странного пророка, всё последнее время пишущего о скорой гибели...
А неужели это мы, Витька, пировали у отца Валентина втроём: так запомнилось графично: я подаю настоящую лесную дичь, которую долго готовила, на белой крахмальной скатерти стоит нарядное, тёмно-красное вино, и мы счастливые - этим блаженным праздником на троих, на фоне молочного окна, нашей негромкой беседой, Господи, сохрани это в моей памяти навсегда...
Но красная твоя кровь - от выстрела, выстрела, да нет, лучше это не представлять себе.
Только бесчеловечное телевидение показало на рассвете мне, ошеломлённой, оглушённой: как выносят тебя, завёрнутого в чёрный полиэтилен, и ещё видны длинные твои ноги в больших ботинках - такой ты был большой, нигде не помещался..."
Ольга Ермолаева
." Может быть, поэзия Виктора была не очень современна для нынешнего читателя. Он ведь искал чистоту слова. У него классический стиль. Он был знатоком и ценителем поэзии. Его собственная стихотворная ткань насыщена духом русской поэзии, оригинальными интонационными ходами, которые обновляли и актуализировали классический стих. Эксперты его ценили за это тонкое шитье. Не броское, не эстрадное, не на показ другим. Он был романтиком и чрезвычайно добрым человеком. При этом - под два метра ростом, спортсмен, очень сильный физически человек. Сочетание его недюжинной силы с абсолютно наивной ребяческой добротой, умилением по отношению ко всему хорошему, красивому, доброму - поразительно. Виктор был незлобливым человеком. Никогда не говорил: «Вот этого я не люблю, а это ненавижу». У него не было врагов. Он из тех людей, которые ищут только хорошее и гармоничное в природе, мире, в людях...
Конечно, он не жил литературным трудом. Как можно поэту в нынешней ситуации, когда книжки издаются за собственный счет, прожить на литературные заработки. Виктор был библиофилом, коллекционером. Из-за этого он, видимо, и пострадал. Грабители искали его коллекции. А он всю свою жизнь, сколько я его знаю, а знакомы мы с ранней юности, коллекционировал монеты, боны. И был замечательным мыслителем, хорошим собеседником с оригинальными идеями, оценками. У него был замечательный аналитический ум. Из тех людей, кто повлиял на меня, он – в первом ряду..."
Отец Владимир (Протоиерей Владимир) Вигилянский, сокурсник Виктора по Литературному институту.
" Господи, как жалко Витю, моего однокурсника, прекрасного поэта и человека... Светлая ему память.."
Нина Краснова
" Если еще знать, что мать Виктора разбилась в авиакастрофе в Карловых Варах в феврале 1973-го..."
Georgi Yelin
"Мог ли я в самых страшных снах такое себе представить? Несколько месяцев назад мы ходили на могилу к родителям и теперь я еду тебя хоронить..."
Alex Golan
Смешай немного праздности и лени,
Взгляни на ясный, первозданный свет,
И душный куст пронзительной сирени
Дохнёт в тебя из отдалённых лет.
Свободой веет с майского балкона,
И в мир зовёт... И хорошо глазам,
Когда прохладно льётся с небосклона
Неистощимый, голубой бальзам.
Отозван скоро будничной повесткой,
Я буду тлеть в могиле... А пока
Играет ветер лёгкой занавеской,
И в полусне проходят облака.
Нелётная погода
Опять, опять перевернись.
Уже который час не спится.
Метель метёт. Уходит жизнь.
Встают и исчезают лица.
У ночи очертаний нет.
И не садятся самолёты.
И слился хор далёких лет,
В усердьи детском глядя в ноты.
В одном усильи тянут все
Самозабвенно и негромко,
Или на взлётной полосе
Свистит и стелется позёмка.
И вьюга бьётся о стекло,
Как страсть бессильная в разлуке,
А сердце словно затекло
От неподвижности и скуки.
До рейса так и доживём
В полутревоге, полудрёме,
Ворочаясь в краю чужом
И на чужом аэродроме.
Я с каждым днём гляжу благоговейней
и провожаю с нежностью утрату
на строгий быт и первые кофейни,
на просьбы гражданина к магистрату.
Там к зимней стуже запасали уголь
и стойким птицам рассыпали зёрна;
там девушки, похожие на кукол,
в чепцах суровых старились проворно.
Тянулись шпили в холодок лазурный,
и на скамье шептали под распятым;
и не мешал подьём мануфактурный
вниманью смертных к фугам и кантатам.
Когда от сборищ в вычурных камзолах,
карет, дорог и повседневной пыли
ступени вздохов, гулких и тяжёлых,
протяжным эхом в небо восходили.
Когда смиренью обучались в хоре,
и, обручаясь - с верностью любили;
когда писали реквием в мажоре
и провожали буднично к могиле.
Метель
Бесшабашная, дикая сила,
Шумный гость из далёких широт,
Наконец-то метель закружила,
И по всем закоулкам метёт.
Но безумие снежное ближе,
Чем скучающий дождик смурной,
Надоело в исхоженной жиже
Чертыхаться и чавкать зимой.
Я люблю этот посвист широкий,
Как в степи пугачёвский набег,
Пусть слепит и царапает щёки,
Бьёт в лицо нескончаемый снег.
Но, когда, горячась, сатанея,
Я иду на неё всё быстрей,
Приближение бездны яснее,
Ощущение жизни острей.
Так долго мечталось о жизни сто’ящей,
и вот под конец ничего не сбылось…
Из прежней воли свежо и ноюще
дохнуло озоном твоих волос.
Измучась в песках переходами пешими,
когда уже, кажется, жар согнул,
как вдруг - за барханами осточертевшими
зовёт, рокочет знакомый гул.
И - словно птица взмахнула крыльями -
в песке увязая - вот-вот, сейчас -
на холм взобравшись в последнем усилии -
на синюю радость не хватит глаз.
Со всем, что мне дорого, ты умирала:
с хорами созвездий и эхом веков,
стонала и таяла влага Арала
в тисках наступивших на горло песков.
Но утренним зовом походного горна,
забытой тревогой меня позвала -
и плещет вода в пересохшее горло,
и просятся в руки два крепких весла.
И вновь эти зыбкие тянут просторы
заботы сменить на огни маяков;
и снова звучат трагедийные хоры
суровых созвездий над эхом веков.
Жить невозможно в тупом постоянстве
и комарином жужжаньи забот;
всё перемелется в этом пространстве,
в мутный затянется водоворот.
Не потому ль от тоски монотонной
тянет мятежно ступить за порог
дрожи вагонной и доли бездомной,
зыбкой свободы сквозной ветерок.
Годы минуют; и воля устала
чахнуть смиренно средь пыли и книг -
здравствуй, пронзительный запах вокзала
и отправленья качнувшийся миг.
Позднюю боль одинокого волка
примут в объятья иные края,
вновь приютит меня верхняя полка,
в поле плывущая келья моя.
С домом и миром в высокой разлуке
в мареве воспоминаний и грёз -
всё растворить в нарастающем стуке
вдаль уносящих куда-то колёс.
«…нелепая, любимая земля»
К. Симонов, «Поручик»
Как живётся, крошечка?
Видно, нелегко.
«Курочка, картошечка,
водочка, пивко…»
Постоит, уносится
поезд в темноту,
и разноголосица
смолкнет на посту.
До иного скорого
хмурого в ночи,
дяди, у которого
кончились харчи.
Юркие, усталые
стайки матерей
вьются за составами,
кличут у дверей.
«Курочка, картошечка,
водочка, пивко…»
Подожди немножечко.
Станет всем легко.
Жара
Настойчивой томит голубизною
небесный свод, и всё сильней печёт;
и время, обмелевшее от зноя,
ленивее, медлительней течёт.
За трапезой дородные узбеки,
степенно разместившись на полу,
от наслажденья прикрывая веки,
к сухим губам подносят пиалу.
Привычно им в полуденной истоме
беседовать вальяжно на ковре,
всё на местах - жена и деньги в доме,
аллах на небе, дети во дворе.
Кружатся мухи над зелёным чаем,
в пустых тарелках высыхает жир;
привычный зной тягуч и нескончаем,
и под высоким солнцем прочен мир.
«…лепечет мне таинственную сагу…»
Лермонтов
Когда «вовчики» выкурят «юрчиков»
и в ущелье защёлкнут капкан,
на закуску нарежут огурчиков
и осушат победный стакан;
Когда «юрчики» выкурят «вовчиков»
ради чистого сада вдали,
не позволят в строю разговорчиков
над обугленным мясом земли;
Мне б собраться с последними силами,
уползти от людского жилья,
над селеньями и над могилами
напоследок прилечь у ручья.
Пусть журчит эта сага студёная,
убегая, блестя меж камней,
о сверкающей сабле Буденного,
о погубленной жизни моей.
Помню жар прокуренных собраний,
полуночных споров хрипоту;
эшелон в редеющем тумане,
тюфяки тифозные в поту.
Опиумный ветер Семиречья,
пыльных юрт пологие горбы,
гибнущее племя человечье
в вязкой лаве классовой борьбы.
И когда, уже не зная страха,
с каждым шагом обращаясь в лёд,
крестный путь - от шахты до барака -
доходяга тупо добредёт, -
Сунуть ноги в рукава бушлата
и, свернувшись, надышать тепло,
провалиться сердцем без возврата
в те края, что время унесло,
В скачки девятнадцатого года,
смех казашки и плывущий зной…
Отпылав в скитаньях и походах,
всё пребудет вечной мерзлотой.
Басё
Ветер плечи твои согнул,
истрепал соломенный плащ;
под его сиротливый гул
слушай цапли осенней плач.
Говорил о судьбе монах
у теченья большой реки,
и качаются на волнах
облетевшие лепестки.
Завтра выпадет первый снег, -
и захочется мир вдохнуть,
и отправится человек
в свой последний, морозный путь.
До селенья двенадцать ри,
там заждалась тебя родня;
на холодной заре замри
перед белым простором дня.
Незаметно промчался век,
и слились впечатленья лет;
и заносит летящий снег
на снегу одинокий след.
Замерзающий бомж
Где я кружился?
Куда я бежал?
Вот я сложился,
как в маме лежал.
В чёрную стужу
Богу шепчу:
«Больше наружу
я не хочу.
Мучить негоже
на рубеже,
Господи, Боже
вот я уже».
Козловский
«Я встретил вас…»
Уже последняя дремота
безволит дряхлые виски,
а он из сердца тянет что-то,
привстав над миром на носки.
На сцене седенький и ветхий
дрожит слабеющей струной,
тоскуя ввысь, как птица в клетке
о прежней свежести лесной.
В пережитое тянет руки
и в звук перетекает весь
о том, как тяжело в разлуке
со всем, что отзвучало здесь.
О снеге
Как медленно листья ложатся
в бессмертную слякоть земли,
и скоро уже закружатся
под небом родные мои.
Когда временами дыханье
морозного ветра замрёт,
люблю ощущать их порханье,
их лёгкий, безвольный полёт.
Неслышным, медлительным роем
витают они надо мной
и будто небесным покоем
касаются муки земной.
Как будто рукою прохладной
коснулись горячего лба,
и в этой мелодии плавной
теряются жизнь и судьба.
Павел
В ту ночь его бессонница томила,
он вышел рано, поднятый тоской,
и в сумерках предутреннего мира,
поёжившись, пошёл на шум морской.
Он продвигался в йодистом тумане
и влагу ощущал на бороде,
и, как редело утро над волнами,
светлело в нём - он подошёл к воде.
Как он любил у моря час восхода,
когда вдали без края и конца
сливаются смиренье и свобода
в проникновенной близости творца.
И все заботы о церквях и братьях,
и проповедь незрячим о Христе
теряются в его больших объятьях,
в его неизречимой простоте.
…Кто от него в узилище страдали
слились в единый, ноющий упрёк,
и с пеною ползущей у сандалий
накатывались волны на песок.
И он увидел завершенье жизни
в оковах Рима - явственно почти,
что на алтарь заоблачной отчизне
во искупленье должен принести.
Вдохнул тревожно давний воздух Тарса,
увидел дворик с чахлою травой…
В чужом порту он зимовать остался,
чтоб морем в путь пуститься роковой.
Позорных лет и заблуждений ранних
тебя уже не гложет маята,
настойчивый, тринадцатый посланник,
единственный не слышавший Христа.
Неспешно тучный поднимался в гору,
в раздумии качая головой,
за ним - уже не видимое взору -
блестело море вечной синевой.
Он миновал обратную дорогу
и оглядел рассеяно жильё;
позвал друзей и помолился Богу,
и начал в Рим послание своё.
Как я любил сугробы эти,
Покой застывших берегов,
Скрип на дорожке в лунном свете
Сосредоточенных шагов.
Чего ещё просить у Бога,
Когда блажен и одинок:
Простая, белая дорога
И чистый, звёздный холодок.
Помедли на мосту у пруда,
Под ясной бездною замри:
Перенесись ко мне оттуда,
Меня по крохам собери.
От этой жизни мутно-серой,
Упрямой спячки и стыда
К истокам мужества и веры
Веди меня через года.
Как Моисей к вратам Синая
В песках сомнений и невзгод,
Высокий посох поднимая,
Вёл маловерный свой народ.
Двадцатый
Потоми на знакомом перроне,
И под долгий колёс перестук
Увези меня в тесном вагоне
На вдали догорающий юг.
Пусть дымят, и кемарят от скуки;
Мутноватые стёкла дрожат;
Разобщённые временем руки
Над пустыми полями кружат.
Тянет в тамбуре гарью дорожной,
И гудок замирает глухой…
И пошлёт мне Господь невозможный,
Как из будущей жизни, покой.
Словно в кадрах замедленной съёмки,
Станет мир онемевший далёк;
Пусть толпятся мешки и котомки,
И со станций несут кипяток.
Пусть никто никого не встречает,
Где горит колыбельный закат;
Пусть вагон обречённо качает,
И колёса упрямо стучат.
Домой
Я ещё по тропинке притоптанно-твёрдой,
По сырому снежку в подмосковном лесу
До заветной калитки со старой щеколдой
Драгоценную нежность свою донесу.
И воспряну в призыве окрестного мая
Там, где к столику лист прошлогодний налип,
Где безумьем грозя и сердца надрывая,
Разливается запах проснувшихся лип.
Доберусь по затишью с улыбкой неловкой
В отдыхающем воздухе светло-пустом
До опавших берёз с бельевою верёвкой
И собаки навстречу с неуёмным хвостом.
Командировка
Ни жизни гимн в весеннем парке
В сирени последождевой,
Ни упоённый ветром, яркий
Упругий серфинг над волной,
Ни снег, искрящийся просторно
Вокруг ликующей лыжни,
Ни брызги утром речки горной -
Уже сквозь годы не видны.
Одна стоит, не оседая,
Уже бессмертная почти,
Степей киргизских пыль сухая,
Как поступь дней в конце пути.
Равнины выцветшей, убогой
Сухая в трещинах тоска,
И клубы пыли над дорогой
За маетой грузовика.
Восток
Где томится веками
Раскалённый Восток,
Только солнце и камень,
Только мёртвый песок.
Как мольба без ответа
Из тоски мировой,
С высоты минарета
Изнывающий вой.
И дыханье пустыни,
Как изгнанья печать,
Чтоб забыть о гордыне
И по раю скучать.
Малеевка
Забыть обо всём и сбежать бы
От белых колонн на крыльце
По твёрдым ступеням усадьбы,
И спрыгнуть у клумбы в конце.
Вдоль сада и мимо беседки
В кроссовках легко пронестись;
Лететь и отбрасывать ветки,
Ликуя, стремительно вниз,
Где к пруду тропинка крутая
Вся в зарослях - жизни полна -
Где ждет на воде золотая
В привязанной лодке она.
Всё досталось безлюдью и вьюгам.
Даже Сольвейг уже не поёт.
За полярным спасительным кругом
Одинокое солнце встаёт.
Там хотел бы устать и причалить,
Где тяжёлые ветры свистят,
Где бросается море на наледь,
И над брызгами чайки кричат.
Я со всеми скучал и крепился,
Но когда мы к земле подойдём -
Только ветер окликнет у пирса,
Только чайка помашет крылом.
Уповая на слово Господне,
Завершаются наши труды,
Опускаются шаткие сходни
На твердыню у тёмной воды.
Немая речь
“…иль дней былых немая речь”
А. Фет
Один бы только день! В тумане первых улиц
С вокзала в ранний час представить на ходу
Что на Крестовском - тишь, и уточки проснулись:
Ныряют в полынью и топчутся на льду.
Сквозь морось добрести, пристать у Грибоеда,
Где дремлет пара львов над мостиком крутым.
Немного отдохнуть... слоняться до обеда…
И каждый миг гореть свиданьем золотым!
Где у просторных льдов застыли две колонны,
Где ветры над рекой пронзительно свистят,
Узнать издалека твой облик оживлённый
И увидать вблизи твой чуть раскосый взгляд.
В подвальчике вином согреться у собора,
И, изнывая вновь от этих детских плеч,
Услышать, как вдали - за гребнем разговора -
Мигая, как маяк, - звучит немая речь.
Ты та же, что всегда! Припомни всё, что было.
Скользни по волосам небрежною рукой…
Я долго бы смотрел, когда ты уходила…
Один бы только день! А там - и на покой.
Апрель
О, как блестят, волнуя, ледяные
и рыхлый снег, и талая вода;
вздохну весной, припомню дни иные,
пойду, пойду неведомо куда.
Какой-то луч из жизни отдалённой
пробьётся и на луже задрожит,
и только ветра пыл неутолённый
в сухих ветвях над слякотью свистит.
Живи вдали. Уже написан Лужин.
И не казнись - мне в меру тяжело.
Я лишь плыву корабликом по лужам
туда, где всё случилось и прошло.
Что в этом солнцем городе залитом
уже без сил ещё бродить влечёт
и, щурясь, соглашаться с Гераклитом:
всё на земле и тает, и течёт.
На улице
Хотя ошейник всё ещё на месте,
заметно одряхлел и одичал,
и смотрит глубоко из пыльной шерсти
суровая, покорная печаль.
Он брошен был или хозяин умер,
но кое-как обвыкся и живёт;
и я теряюсь в этом беглом шуме,
и мне уже пора за поворот.
И пусть ясней с годами, что оттуда
кромешным тянет холодом одним,
кого благодарить за это чудо
отжившим сердцем горевать над ним.
Среди миров, в гордыне неизменной
кружащихся бесстрастно и мертво,
непостижимо посреди Вселенной
в груди трепещет странное тепло.
И что мне в нём - суровом и лишайном,
кочующим неряшливой трусцой;
откуда в этом холоде бескрайнем
печаль и нежность к участи чужой?
Как я счастлив на этой неделе!
Небывалый простор впереди.
Незаметно леса облетели,
но последние медлят дожди.
Хорошо быть простым и покорным,
видеть небо и дни не считать,
и за делом пустым и упорным
уходящую жизнь коротать.
Отпустили на волю желанья,
сожаления ветер унёс,
и сквозит холодок расставанья
в прояснившихся ветках берёз.
Оттого ль, что расстанемся скоро,
напоследок острей и светлей
горьковатая радость простора
опустевших, свободных полей.
Как в полёте, накренится местность,
мокрые заноют провода,
и моя несбывшаяся нежность
поплывёт в последний раз туда,
Где, смотря в промозглые потёмки,
в необъятном городе ночном
девочка сидит в бензоколонке,
курит зло и борется со сном.
Ведь не зря предупреждали,
это тягостный транзит,
от толкучки на вокзале
трупным запахом сквозит.
От газетного киоска
блудным зудом и тоской,
от высокого подростка
зоркой хваткой воровской.
Догрызай своё печенье
на заёрзанной скамье,
впредь - до пункта назначенья
лишь качанье в заключенье
по железной колее.
Где ложатся в такт качанья
сожаленья, забытьё
и в стакане ложки чайной
дребезжащее нытьё.
Где прошлись по перелескам
зубы острые пурги,
где за жухлой занавеской
не видать уже ни зги.
Малеевка
Как всё-таки глупо бывает вначале:
суровым призваньем по-детски горды,
мы счастья презрительно не замечали,
на свежем снегу оставляя следы.
И лишь у минувшего вязких развалин,
когда собирает в дорогу рожок,
светло и мучительно я благодарен
за чистый у наших коттеджей снежок.
За свет в биллиардной: игроцкие шутки
под крепкий портвейн и дуплет от борта;
и лёгких студенток короткие шубки,
и радость, и робость, и пар изо рта.
За то, что с похмелья больными глазами,
томясь маятой и бессильем веков,
в потёртой фуфайке в пустом кинозале
на гордом рояле играл Росляков.
За лёгкость скольженья на лыжах казённых,
и чувство: прибавить чуть-чуть - и взлетишь,
за ветер свистящий в полях занесённых
и звёздных прогулок хрустящую тишь.
Такие в сугробах застывшие липы
я в будущей жизни уже не найду
и эти навстречу спешащие скрипы
по мягкому снегу, по чуткому льду.
Наташа
Искрилась звонками советская школа,
и строили козни враги;
задорно и чисто звала радиола
в зелёное море тайги.
Ты помнишь, как песню в дороге качало,
солдат на гитаре играл;
как радостно сердце над миром стучало,
когда миновали Урал.
Как всё промелькнуло!.. Сменила разруха
всеобщий задор и размах;
под мелким дождём ковыляет старуха
в облезлый районный продмаг.
В грязи непролазной качаются доски,
натянут платок до бровей,
и ветер твои продувает обноски
и свищет над жизнью твоей.
И скоро устало и неотвратимо
последние смолкнут шаги…
Бесстрастное море тебя поглотило,
зелёное море тайги.
Проснуться в детдоме районном,
и сразу в сознаньи всплывут
слова в уголке потаённом
“Сегодня за мною придут”.
В унылом приёмном покое
уже от палат вдалеке
заждавшейся мокрой щекою
прижаться к шершавой щеке.
Всё чище, всё легче, всё чаще
(Дюймовочка? Птичка? свирель?)
Трепещет и льётся из чащи
Какая-то чудная трель.
Над зеленью тенькает, свищет,
Справляет забвенье забот,
Всё выше, всё легче, всё чище -
Волнуется, вьётся, зовёт.
И вот уж совсем недалече
Парит над сплетеньем ветвей
Всё выше, всё чище, всё легче,
Воздушнее, тоньше, светлей.
Этот крест не отдам никому.
Это бремя завещано мне,
Как упрямая песня в дыму,
Как пылающий голос в огне.
И, когда догорит на земле
Тяжело развалившийся сруб,
Я - как шорох в остывшей золе,
Немота у запёкшихся губ.
Оттого мне и ноша легка,
Что со мной дирижёр говорит,
И над жизнью взлетает рука:
То взлетает рука, то парит.
У памятника
Под нависшим беспробудным небом
С горестно поникшей головой,
Заметаемый декабрьским снегом,
Ты сидишь над праздничной Москвой.
Снег ложится на худые плечи.
Тяжело в забвенье замерзать.
Мне тебя укрыть сегодня нечем,
Не утешить, слова не сказать.
Мир проходит – делает покупки,
Приминает тающий снежок,
Толчет души, как алхимик в ступке,
И меня стирает в порошок.
Мне ещё бежать по магазинам,
Тёмный дух заботою терзать,
В смрадном выживании крысином
Десять раз из гроба выползать.
Через век в бессилии усталом
Посмотреть на город тяжело,
С головой накрыться одеялом
От друзей, от мира, от всего.
Появляющиеся в зелени деревьев яркие пятна заставляют задуматься о беге времени, о неизбежности смены времен года, о том, что совсем скоро наступят холода. Стихотворение Виктора Гофмана «Метель» помогает представить зимние картины. Метель описана как хорошо знакомое, сильное и бесшабашное существо, сродни самому поэту. Лирический герой энергичный и отважный человек: он ждал метель, рад ей. Необузданная энергия пробуждает в нем дух соперничества, желание померяться силами со стихией и рождает остроту восприятия жизни.
Метель коварна: она начинается внезапно и очень быстро превращается в грозную силу. Мне сразу вспоминается пушкинская «Метель», которая чудесным образом разлучила Марью Гавриловну с одним мужчиной и соединила с другим, с которым девушка, вероятно, будет гораздо счастливее. И колдовская «Метель» Бориса Пастернака, и метущая «во все пределы» метель, которой, в его же «Зимней ночи», противостоит одинокая упорная свеча. В этом же ряду стоит стихотворение раннего Есенина «Поет зима - аукает...». А в рассказе С.Т. Аксакова «Буран» страшная двухдневная метель в оренбургской степи губит несколько человек, понадеявшихся на свои силы и недооценивших опасность. Красочное описание этого природного явления, восхищение его мощью, боязливое уважение – это то, что роднит и объединяет описания метелей у всех авторов. У Гофмана метель вызывает ассоциации также с пугачевским набегом в степи. Мысль об опасности оказаться в такую погоду в чистом поле, думаю, соединила образ метели и лихого казака-разбойника. Шуршание снега, завывание ветра ассоциируется с несущимся издалека свистом лихих людей. Автор, сравнивая метель с зимней оттепелью, делает выбор в пользу первой.
Этому служит композиция стихотворения: первая строфа рисует картину долгожданной метели, вторая сравнивает ее с надоевшей распутицей, в третьей поэт признается метели в любви, а в последней показывает ее влияние. Для метели поэт использует прием олицетворения и выбирает эпитеты, характеризующие ее необузданность так, как бы мы сказали о неуправляемом человеке: бесшабашная, дикая, шумная. Метафоры соответствующие: сила, безумие. Метель – гость. Поэт применяет звукозапись. Повторение ш, ж, з, с, передает вьюжные звуки. В последней строфе автор заражается энергией метели. Он чувствует, что их двое во всем мире. Она – бездна небытия. Но тем острее чувствуется желание жить и бороться, преодолевая преграды (бьющий в лицо царапающий снег предпоследней строфы). Потому-то мне и кажется, что это стихотворение не о метели, а о чем-то большем. О любви, например, внезапно налетевшей на человека в скучной и серой маяте будней. Или даже вообще о жизни.
Пушкин приехал в Болдино осенью 1830 года решить вопрос с деньгами на свадьбу. Он предполагал пробыть там не более месяца, но в губернии бушевала страшная болезнь - холера, и никого не выпускали из-за карантина. Поэтому он пробыл там практически всю осень. За это время он написал более сорока произведений, среди них «Повести Белкина».
Цикл повестей имеет такое название, так как авторство Пушкин приписал провинциальному помещику Ивану Петровичу Белкину. Повести Белкина рассказаны как занимательные истории об обычных людях простого звания. А автор-собиратель - такой же простой человек из той же социальной среды. Через героев видна Россия, с ее реальными заботами, каждодневным бытом. Когда рассказчик из той же социальной среды, что и его герои, это придает достоверность произведению. Вспомните: вы уже встречались с такими произведениями. Например, «Вечера на хуторе близ Диканьки», авторство которых Н.В. Гоголь приписал пасечнику Рудому Паньку.
Повесть Александра Сергеевича Пушкина «Метель» предваряет эпиграф из баллады Василия Андреевича Жуковского «Светлана». Вспомним, что такое эпиграф.
Эпиграф - это небольшой текст, предваряющий произведение, в нем может быть сформулирована тема, сжато выражена основная идея или сформулирована проблема.
Ниже приведен эпиграф из повести «Метель».
Кони мчатся по буграм,
Топчут снег глубокой...
Вот, в сторонке божий храм
Виден одинокой.
Вдруг метелица кругом;
Снег валит клоками;
Черный вран, свистя крылом,
Вьется над санями;
Вещий стон гласит печаль!
Кони торопливы
Чутко смотрят в темну даль,
Воздымая гривы...
Главные, несущие основную нагрузку слова - метелица, вран, даль. Все они являются символами трагических событий, которые каким-то образом связаны с метелью. Слово «вдруг» имеет большое значение, так как многое в жизни происходит случайно. Почему повесть названа «Метель»? В метель попадают три героя. Метель - это та стихия, которая внезапно врывается в их жизнь и меняет судьбу каждого.
Герои повести: Марья Гавриловна - богатая невеста, Владимир - бедный армейский прапорщик, и Бурмин - гусарский полковник. Автор с иронией относится к Марии Гавриловне и Владимиру:
«Марья Гавриловна была воспитана на французских романах и, следовательно, была влюблена. Её избранник был бедный армейский прапорщик, находившийся в отпуске в своей деревне. Само по себе разумеется, что молодой человек пылал равною страстью и что родители его любезной, заметя их взаимную склонность, запретили дочери о нем и думать, а его принимали хуже, нежели отставного заседателя.
Наши любовники были в переписке, и всякий день видались наедине в сосновой роще или у старой часовни (рис. 2). Там они клялись друг другу в вечной любви, сетовали на судьбу и делали различные предположения. Переписываясь и разговаривая таким образом, они (что весьма естественно) дошли до следующего рассуждения: если мы друг без друга дышать не можем, а воля жестоких родителей препятствует нашему благополучию, то нельзя ли нам будет обойтись без нее? Разумеется, что эта счастливая мысль пришла сперва в голову молодому человеку и что она весьма понравилась романическому воображению Марьи Гавриловны .
Наступила зима и прекратила их свидания; но переписка сделалась тем живее. Владимир Николаевич в каждом письме умолял ее предаться ему, венчаться тайно, скрываться несколько времени, броситься потом к ногам родителей, которые, конечно, будут тронуты наконец героическим постоянством и несчастием любовников и скажут им непременно: “Дети! придите в наши объятия ”».
Рис. 2. Шмаринов Д.А. (1907-1999). Иллюстрации к повести «Метель» ()
Марья Гавриловна очень хотела, чтобы ее отношения с Владимиром развивались, как во французском романе, где один беден, а другой богат, и это препятствует их любви. Владимир очень подходил для этой роли. Все это было похоже на игру, но когда же игра заканчивается и становится страшно за героев? Конечно же, когда Марье Гавриловне снится пророческий сон, ведь смерть Владимира станет реальностью.
«Запечатав оба письма тульской печаткою, на которой изображены были два пылающие сердца с приличной надписью, она бросилась на постель перед самым рассветом и задремала; но и тут ужасные мечтания поминутно ее пробуждали. То казалось ей, что в самую минуту, как она садилась в сани, чтоб ехать венчаться, отец останавливал ее, с мучительной быстротою тащил ее по снегу и бросал в темное, бездонное подземелие... и она летела стремглав с неизъяснимым замиранием сердца; то видела она Владимира, лежащего на траве, бледного, окровавленного. Он, умирая, молил ее пронзительным голосом поспешить с ним обвенчаться... другие безобразные, бессмысленные видения неслись перед нею одно за другим.»
Страшно за героев становится, когда Маша понимает, что последний раз видит своих родителей. Она не хочет покидать отчий дом. Несмотря на вещие сны, на жалость к родителям и чувство вины перед ними, Маша все-таки отправляется в церковь. Описание метели - печальное предзнаменование для беглянки.
«Они сошли в сад. Метель не утихала; ветер дул навстречу, как будто силясь остановить молодую преступницу. Они насилу дошли до конца сада. На дороге сани дожидались их. Лошади, прозябнув, не стояли на месте; кучер Владимира расхаживал перед оглоблями, удерживая ретивых. Он помог барышне и ее девушке усесться и уложить узлы и шкатулку, взял вожжи, и лошади полетели.»
Пушкин назвал Марью Гавриловну молодой преступницей. Почему? Дело в том, что Марья Гавриловна преступила нравственный христианский закон, повелевающий чтить волю родителей. Состояние Владимира схоже с чувствами лирического героя стихотворения Пушкина «Бесы» (рис. 3).
Бесы
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Еду, еду в чистом поле;
Колокольчик дин-дин-дин...
Страшно, страшно поневоле
Средь неведомых равнин!
«Эй, пошел, ямщик!...» - «Нет мочи
Коням, барин, тяжело;
Вьюга мне слипает очи;
Все дороги занесло;
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы. Что делать нам!
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам.
Посмотри: вон, вон играет,
Дует, плюет на меня;
Вон - теперь в овраг толкает
Одичалого коня;
Там верстою небывалой
Он торчал передо мной;
Там сверкнул он искрой малой
И пропал во тьме пустой».
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Сил нам нет кружиться доле;
Колокольчик вдруг умолк;
Кони стали... «Что там в поле?» -
«Кто их знает? пень иль волк?»
Вьюга злится, вьюга плачет;
Кони чуткие храпят;
Вот уж он далече скачет;
Лишь глаза во мгле горят;
Кони снова понеслися;
Колокольчик дин-дин-дин...
Вижу: духи собралися
Средь белеющих равнин.
Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре...
Сколько их! куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают?
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине,
Визгом жалобным и воем
Надрывая сердце мне…
Рис. 3. Иллюстрация к стихотворению «Бесы». Художник: Н. Каразин. 1898 год ()
Куда «привели бесы» Владимира, когда метель утихла? (на красивую равнину, «устланную белым волнистым ковром» - это словно предвестие судьбы «бедного армейского прапорщика», который будет смертельно ранен под Бородином и успокоится навеки).
Чем закончится похищение Марьи Гавриловны? Утром она встанет и придет к завтраку, а вечером сляжет в горячке. Родители решат дать молодым возможность обвенчаться, но Владимир пришлет полусумасшедшее письмо, в котором попросит о нем забыть навсегда. (Здесь автор нарушает последовательность повествования: мы не знаем, что произошло в церкви. Для чего? Автор создает интригу, чтобы вызвать еще больший интерес к повествованию.)
Какие исторические события заслоняют собой историю Марьи Гавриловны и Владимира? Война 1812 года, битва при Бородине, где Владимир будет ранен, а затем умрет уже в Москве накануне вступления французов; окончание войны, возвращение из похода наших полков, боевых офицеров, «обвешанных крестами».
Далее автор повествует об отношениях Марьи Гавриловны и гусарского полковника Бурмина.
«Мы уже сказывали, что, несмотря на ее холодность, Марья Гавриловна все по-прежнему окружена была искателями. Но все должны были отступить, когда явился в ее замке раненый гусарский полковник Бурмин, с Георгием в петлице и с интересной бледностию, как говорили тамошние барышни. Ему было около двадцати шести лет. Он приехал в отпуск в свои поместья, находившиеся по соседству деревни Марьи Гавриловны. Марья Гавриловна очень его отличала. При нем обыкновенная задумчивость ее оживлялась.
Бурмин был в самом деле очень милый молодой человек. Он имел именно тот ум, который нравится женщинам: ум приличия и наблюдения, безо всяких притязаний и беспечно насмешливый. Поведение его с Марьей Гавриловной было просто и свободно; но что б она ни сказала или ни сделала, душа и взоры его так за нею и следовали. Он казался нрава тихого и скромного, но молва уверяла, что некогда был он ужасным повесою, и это не вредило ему во мнении Марьи Гавриловны, которая (как и все молодые дамы вообще) с удовольствием извиняла шалости, обнаруживающие смелость и пылкость характера.»
Герои тянулись друг к другу, она видела, что небезразлична ему, но не понимала, что удерживает его от объяснения. Скоро тайну раскрыл сам Бурмин, и мы узнаем, что произошло четыре года назад. Александр Сергеевич Пушкин сохранил интригу до конца произведения. Бурмина тоже закружила метель, и он оказался в той самой церкви, где Владимира ждала Марья Гавриловна. Вот что он рассказывает:
«Буря не утихала; я увидел огонек и велел ехать туда. Мы приехали в деревню; в деревянной церкви был огонь. Церковь была отворена, за оградой стояло несколько саней; по паперти ходили люди. «Сюда! сюда!» - закричало несколько голосов. Я велел ямщику подъехать. «Помилуй, где ты замешкался? - сказал мне кто-то, - невеста в обмороке; поп не знает, что делать; мы готовы были ехать назад. Выходи же скорее». Я молча выпрыгнул из саней и вошел в церковь, слабо освещенную двумя или тремя свечами. Девушка сидела на лавочке в темном углу церкви; другая терла ей виски. «Слава богу, - сказала эта, - насилу вы приехали. Чуть было вы барышню не уморили». Старый священник подошел ко мне с вопросом: «Прикажете начинать?» - «Начинайте, начинайте, батюшка», - отвечал я рассеянно. Девушку подняли. Она показалась мне недурна... Непонятная, непростительная ветреность... я стал подле нее перед налоем; священник торопился; трое мужчин и горничная поддерживали невесту и заняты были только ею. Нас обвенчали. «Поцелуйтесь», - сказали нам. Жена моя обратила ко мне бледное свое лицо. Я хотел было ее поцеловать... Она вскрикнула: «Ай, не он! не он!» - и упала без памяти. Свидетели устремили на меня испуганные глаза. Я повернулся, вышел из церкви безо всякого препятствия, бросился в кибитку и закричал: “Пошел!” ».
Бурмин не смог скрыть эту историю от Марьи Гавриловны, так как искренне любил ее и хотел быть честен по отношению к ней.
Как судьба наказывает каждого из героев? Владимир умирает, Маша наказана чередой испытаний, выпавших на ее долю (замужество с незнакомцем, смерть Владимира, смерть отца, невозможность выйти замуж), Бурмин, так же как и Маша, наказан судьбой за то, что он поступил необдуманно - жестоко пошутил. Герои оступились, но они раскаиваются, и за это получают прощение у судьбы.
Какую роль сыграла стихия (метель) в судьбе всех трех героев? Развела Марью Гавриловну с Владимиром, но соединила с Бурминым; помогла раскрыться характеру каждого из них; распорядилась жизнью героев: наказала их за легкомыслие, заставила пройти через страдания и вознаградила за все пережитое. То есть метель тоже главный, если не основной, герой повести.
Список литературы
- Варнеке Б.В. Построение «Повестей Белкина» (рус.) // Варнеке Б. В. Пушкин и его современники: Материалы и исследования / Александр Сергеевич Пушкин. - Л.: Издательство АН СССР, 1930. - Вып. 38/39. - С. 162-168.
- В.Э. Вацуро «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» // В. Э. Вацуро. Записки комментатора. - СПб., 1994.
- В.П. Полухина, В.Я. Коровина, В.П. Журавлев, В.И. Коровин и др. Литература. 6 класс. Учебник в 2 частях. - М.: 2012. Часть 1 - 304 с.; Часть 2 - 288 с.
- 5litra.ru ().
- Drevnijmir.ru ().
- Allsoch.ru ().
Домашнее задание
- Напишите сочинение на тему «Роль судьбы в повести «Метель» А.С. Пушкина.
- Ответьте на вопросы:
1. Кто является главным героем повести «Метель»?
2. В чем авторская ирония по отношению к этим молодым людям?
3. Когда игра кончается и становится страшно за героев?
4. Почему автор начинает рассказ об одном герое, бросает его, уходит к другому?
5. Чем закончится похищение Марьи Гавриловны?
6. Что же было в церкви, что произошло?
- Напишите сравнительную характеристику героев - Бурмина и Владимира (характер, внешний вид, отношение к Марье Гавриловне).